Маг осторожно выдохнул - а в следующий миг ему в затылок упёрся ствол пистолета. Холодный, несмотря на душную жарищу.
-Дёрнешься - мозги выбью, - полушёпотом сказал Михалыч. Сказал спокойно, неторопливым своим окающим говором.
-Ты... чего? - опешил Порошин. Они так и лежали в траве, в полосе между немецким рубежом и выставленными постами. Солнце пекло немилосердно - и, кажется, где-то по южному горизонту, в ответ канонаде, перекатывался гром.
Вместо ответа Михалыч только сильней ткнул дулом своего ТТ Порошина в затылок.
-Веди. Остановишься - пристрелю.
Алёхин, следовавший замыкающим, не проронил ни звука.
Маг переждал несколько мгновений, чтобы успокоиться. Ну, что с ним что-то не так - это и слепой увидит. Но пистолетом грозить?! За что? Это что за новости такие?
Однако сейчас было не то время и не то место, чтобы спорить. Порошин ещё раз проверил своим обострившимся чутьём проход между минами, нашёл и пополз вперёд. Оба разведчика не отставали.
В голове по-прежнему слегка плыло. Звон оружия, крики, огненное заклятие - всё это отодвинулось на край сознания, но не исчезло. То, что было для духа частью его жизни - или одной из его жизней - то, что, возможно, держало его на краю посмертия несколько веков, то, что всё ещё оставалось для него настоящим , не могло просто так исчезнуть.
Только вместе с ним.
'И кой чёрт дёрнул этого фрицевского посмертника попасться на пути именно у нашего полка? - с тоской думал Порошин, осторожно продвигаясь среди высокой травы. Справа и слева в ней были часто наставлены противопехотные мины. - Мне от мертвецов одни неприятности. До того дошёл, что свои вот-вот пристрелят! Попался бы этот хрен кому-нибудь другому, кому что с живыми, что с покойниками работать - всё равно... Вот хоть посмертнице, а не мне...'
Тут он немедленно устыдился своих мыслей. Не потому, что невольно пожелал дивизионной посмертнице - нет, Марии, Маше! - проблем на её умную голову, а потому что она как раз от них и не побежала бы. Она бы просто взяла и справилась, не сетовала бы на судьбу, не делала бы вид, будто ничего не происходит, перешагнула бы через свой страх - и сделала дело. Костьми бы легла, если надо, но сделала. Порошин такие характеры знал...
А ведь на вид - девчонка девчонкой, года, может, на два его самого постарше.
Он так разозлился на себя, что на какое-то время даже забыл о страхе. Ну дух, ну мертвецы, но надо ж отсюда выходить и группу выводить! Главное, не давать духу власти над собой...
И тут его пронзило страшной догадкой - в тот самый момент, когда они, стараясь двигаться вместе с раскатами грома и шумом поднявшегося ветра, проходили мимо немецких постов.
Дух определённо переживал сейчас момент, предшествующий гибели одной из его составляющих... а если он так ярко её переживёт, что и Порошина убьёт ненароком? Духу-то всё равно, он давно мёртвый, а Порошин нет! Очень обидно было бы погибнуть не от вражеского заклятия, не от пули, не от осколка, а по собственной дурости - пустив в себя потустороннюю сущность на кладбище.
Да, но чего-то же эта сущность от него хотела?..
Одно ясно - нужно было изо всех сил держаться и не поддаваться больше на приступы головокружения, потому что следующий вполне может стать последним. Держаться, а потом просить помощи у кого-то из дивизионных коллег.
'Больше никогда, ни за что не буду связываться с мертвецами', - поклялся себе маг, утыкаясь носом в очередную травяную кочку. Немецкие посты молчали. Очень тихо у них - прямо-таки подозрительно тихо. Неужто всё-таки удалось незамеченными пройти - и им самим, и другим группам? Повезло...
Когда они перевалили через гребень небольшой лощины, в достаточном отдалении от немцев, где была назначена встреча всей группы, маг только и смог, что дрожащей рукой вытереть с лица пот. Причём пот холодный, противный.
И сейчас же Михалыч вновь взял его на прицел - спокойно, не торопясь.
-Да в чём дело? Товарищ старший лейтенант, что такое?..
Алёхин снова промолчал, а ответил Михалыч, уже безо всякого зубоскальства:
-Немец тебя держит. У меня на такие вещи чуйка, да и видал я пару раз, как маги под чужую волю попадали. Ты сам не чуешь этого, ты сейчас мать родную не узнаешь, коли немец прикажет. А если чуешь и нам не говоришь...
Он выразительно повёл стволом.
Порошин едва не застонал. Видимо, северянин был скрытым, не обученным вовремя магом - оттого и 'чуйка' у него взыгрывала. Только он за немца совсем не то принял...
-Это не немец, - попытался объяснить Порошин, - это совсем другое...
-Значит, чуял и молчал, - заключил Михалыч, а комвзвода поджал губы и протянул руку:
-Сдавай оружие, товарищ маг-лейтенант. Или тебя силой разоружать придётся? И руки тоже давай, а то знаем мы вас, магов...
Руки ему скрутили умело и быстро, куском грязноватой верёвки, нашедшейся у Михалыча. Во взгляде Алёхина не было уже ни участия, ни сочувствия - а словно там заслонка задвинулась, скрыв всё человеческое. И всю дорогу он потом молчал, и остальные разведчики, отчитавшись, тоже шли молча - разве что с тревогой поглядывали в небо, где сегодня не было бомбардировщиков, но зато наплывали чёрные, клубящиеся тучи с молнийными проблесками - ни дать ни взять наступающее вражеское воинство.
И сам Порошин молчал. А что было говорить - оправдываться? Он уже попытался, спасибо. Теперь вся надежда на кого-то из коллег - а хорошо бы, конечно, чтоб посмертница помогла... Она-то знала, где они работали ночью, и что могло случиться на кладбище, она и духа углядеть сможет!
Голова у него время от времени кружилась, и сквозь рокот грома пробивались чьи-то призрачные крики, и дёргало болью пальцы и голову - но Порошин держался. Он постарался припомнить всё, что рассказывали в институте об одержимости - мало рассказывали, если честно, почти ничего. Зато неожиданно вспомнил отрывки из какой-то немецкой переводной книги, изданной ещё в начале 30-х, задолго до войны и некогда попавшейся ему в городской библиотеке - в ней описывалась техника самогипноза. И теперь Порошин в такт шагам твердил сам себе: 'Я спокоен... совершенно спокоен... моя голова ясная... я сосредоточен на внешнем... я совершенно спокоен...' Он повторял это снова и снова, старательно таращился на траву, на небо, в спины шедших впереди солдат, и - странное дело - это помогало. Головокружение не ушло, но и не лишало больше Порошина сознания.
А вот для Алёхина, кажется, прекращение обмороков послужило лишним доказательством вины. По крайней мере, он даже не взглянул на Порошина, когда запирал его в каморке в дальнем конце бывшего сельсовета - просто втолкнул внутрь и запер дверь. Каморка, судя по всему, некогда служила кладовой: по стенам висели покосившиеся полки из неоструганных досок, сейчас пустые и пыльные, и пахло здесь мышами и старой бумагой. Через крошечное грязное окошко под потолком пробивался слабый дневной свет.
Ждать пришлось долго. Интересно, думал Порошин, что разведчики доложили комполка? Что решит Климович - сразу расстреляет или отпишет дознавателям? Он, в общем, имел право отдать приказ и о расстреле, но вина Порошина доказана не была, разведвзвод вернулся в целости, в срок и с нужными данными. Ничего на него не было, кроме 'чуйки' Михалыча.
Однако же, этого оказалось достаточно, потому что мага из-под замка никто выпускать не спешил.
'Я спокоен... я совершенно спокоен... я дышу ровно... я сосредоточен на внешнем...'
Голова сейчас почти не кружилась, а все проявления духа, как было утром, свелись к сверлящей боли где-то за лобной костью. Кожа над этим местом словно бы воспалилась.
Порошин нашёл в углу обломок доски, сел на него и сверлил взглядом высокое окошко, чтоб не терять сосредоточенности. Вот оно потемнело, словно уже наступил глубокий вечер, вот над головой грянуло - и по стеклу побежали тонкие извилистые ручейки, капли застучали по крыше, словно тысячи крошечных барабанщиков, молнии засверкали с электрическим треском.
