Ночь была безлунной, темной и жуткой, редкие точки звезд почти не давали света. В какой-то миг они перестали казаться светлячками в небе, а превратились в глаза ночных хищников, вышедших на охоту. Ветер тихо шуршал обрывками листьев, тряпками, скрипел плохо пригнанными досками в баррикадах, и казалось, что это мертвые враги у западных ворот начали свой неторопливый разговор о мести и смерти. Говорят, в такие ночи хорошо грабить случайных путников на большой дороге, увы, убивать в такую ночь тоже оказалось нехитрым делом.

Рорка, зализавшие раны, пережившие потери и унижение, не пошли на штурм города среди бела дня, под звуки рога и бой барабанов. В этот раз они оставили в лагере за спиной и лихой задор, и смех, и походные песни. Они двинулись к стенам Валенхарра молча, пригибаясь к земле, и выжженная равнина в эту ночь не стонала под топотом лошадиных копыт.

Мы ждали. Мы ждали их день и ночь. И прошедшие в бесплодном ожидании сутки тянули нервы и дарили надежду, выматывали страхом и помогали верить. Где-то там Тон Фог умоляет Высших придти на помощь — занижает цифры врагов, завышает число защитников, лжет и еще раз лжет, но пытается изменить судьбу осажденных. Он сможет. Он успеет. Я верил и заставлял верить остальных, потому что иначе нет смысла бороться. А умирать сейчас, когда пройдено и пережито столько — глупо. И комично. Если есть там, за здешним горизонтом, в свете или во тьме местные боги, они точно надорвут животы от смеха, глядя на бестолкового попаданца. Нет, мучить богов нельзя, даже смехом, а потому, назло всем, я верил. И помогал верить.

Мы ждали все время, но в эту ночь — особенно. Огненный дождь выжег нашу защиту, уничтожил закладки во рвах, оплавил камни и сжег частокол. Огненный дождь и выбивающий слезы дым подарили нам еще один день жизни. Но день жизни закончился, а за ним пришла ночь смерти и черная волна, безмолвно затопившая стену. Потому что ночь темна. Потому что месть священна. И просто потому, что судьба — та еще сволочь.

Факелы, горевшие вдоль обезображенной стены, хорошо освещали только пепелище боевого хода с остатками деревянных кольев, да пару метров почерневшей, никем не охраняемой кладки. Как защитить растянутый периметр не слишком высоких укреплений? Как выстоять против опытного, сильного, но главное, многочисленного противника? И зачем охранять то, что не можешь удержать?

Вместе с ополченцами, охотниками, обычными горожанами, худо-бедно обращающимися с луками, едва ли наберется две с половиной сотни человек. Вдобавок еще полсотни солдат с арбалетами — вот и вся наша стрелковая армия на поллиги городской стены. А когда у тебя всего десяток плохо обученных стрелков на сотню шагов, бессмысленно надеяться дать серьезный отпор захватчикам. Кого может остановить десяток стрел? Тысяча врагов, идущих на штурм, затопчет незадачливых защитников, попросту не заметив потерь.

В этот раз у нас не оставалось выбора, мы вынужденно перенесли главный рубеж обороны внутрь Крепости Валена. Сутки, подаренные нам пылающими стенами, ушли на создание новых баррикад. Заколачивались проемы, заваливались проходы, забивались щели. Окна вторых этажей превращались в узкие бойницы с помощью решеток и ставен. Росла и ширилась труднопроходимая каменная насыпь перед стеной, лестницы — рушились, перила — ломались. Ям, провалов, кольев, врытых в землю, стало намного больше, а свободного, нетронутого пространства не осталось вовсе, и я бы не рискнул въезжать город на дорогом скакуне. Слишком быстро породистый конь превратился бы в хромую клячу.

Деревянные строения разбирались, бревна бросались навалом поперек улиц — уже не оставалось сил на что-то большее. Пусть замедляют движение, мешают, сбивают с ритма. Потому что каждая сломанная нога шарга — маленькая победа, дополнительный шанс кому-то выжить. Крохотный, но все равно шанс.

Богатые особняки с надежными каменными стенами превращались в укрепления без входов и выходов с оборудованными стрелковыми позициями на вторых этажах и чердаках. Да, они все равно уязвимы и ненадежны. Да, из таких укреплений также можно выбить защитников. Но каменные дома плохо горят, разгребать завалы и разбирать баррикады шаргам придется под дождем стрел, да и уничтожить лучников, скрывающихся за узкими щелями бойниц, им будет непросто. И захват каждого дома для врага — это время, потери, а значит, тоже крохотный шанс для защитников.

В эти сутки никто не считал потерь. Нам было не до погибших, травмированных, сломленных или потерявших рассудок. Обреченные защитники Валенхарра, охваченные каким-то странным, неожиданным общим порывом, готовились дорого продавать свои жизни.

Сигнал тревоги разорвал ночь, а вместе с ней и пустые надежды встретить еще одно утро. Часовые на одной из южных башен протрубили в горн и погибли всего несколькими мгновениями позже. Им не помогли ни намеченные дорожки в каменной насыпи, ни друзья, занимающие позиции возле бойниц, оборудованных в соседних домах.

Часовые возле северных ворот умерли, так и не успев подать сигнал. За них это сделали те, кто укрепились на соседних крышах и заметили многочисленные черные фигуры, перекатывающиеся через оплавленный парапет. Еще мгновение назад тишину нарушало только беззубое шамканье заблудившегося в развалинах ветра, и вот свист стрел, испуганный вскрик горнов, дружный вопль ворвавшихся на стену шаргов и крики умирающих солдат заполнили город.

Некогда было размышлять и гадать тоже не оставалось времени. Южная стена оказалась ближе, и мы с Меченым рванулись навстречу своей судьбе, оставив командиру одному руководить обороной северных ворот. Я не храбрец. Не безрассудный человек, любящий бегать по лезвию клинка. Смелость — не моя сильная сторона, а бой — не моя стихия. Я — раненый, калека. Будь моя воля, я с радостью забился бы в самый темный угол самого дальнего здания в этом паршивом городе — быстро бегать и хорошо прятаться — тоже не худшие из умений. Если хоть немногое из того, что мне говорил Меченый, — правда, мое место на передовой. Но даже если он во всем ошибался, мне надо быть рядом с этими людьми — слабыми, трусливыми, словно крысы, загнанными в угол. Потому что я тоже слаб, и отступать мне тоже некуда. Поэтому еще с вечера мы укрыли женщин и раненых в подвалах, завалили в них входы и стали ждать сигнала. Если мы умрем — им все равно не жить, а если каким-то чудом мы сможем выстоять — пусть и у них останется шанс.

Триста шагов, разделяющие нас и место прорыва, только кажутся крохотной дистанцией. Мы — не лошади, а хлипкие и шатающиеся мостки между крышами — не беговая дорожка. Когда мы, запыхавшись, добрались до места прорыва, бой уже был в самом разгаре. Рорка медленно спускались по шатким камням вниз, оступаясь, ломая ноги, крича и рыча от боли. Но первые воины уже вырвались на простор и начали расходиться по развороченным улицам города.

Мы с капитаном, разделившись, рванулись к рядом расположенным особнякам, с наглухо заколоченными проемами окон и дверей первого этажа. Там — свои. Там — лучники Меченого и арбалетчики умчавшегося на север Тона Фога. Там — призрачная надежда и последний рубеж. Незачем уже было думать о судьбе тысяч, обдумывать план защиты города — поздно. Оставалось думать только о своей жизни и жизни двух десятков солдат, жавшихся к окнам и простенкам второго этажа. И заботиться о простых вещах: как удержать этот дом, этот этаж, это окно. Мир в который раз сжался до размера нескольких шагов — пространства, в котором предстояло кому-то выжить, а кому-то умереть, превратиться в героя или остаться трусом.

Толстые каменные стены — дорогой особняк, добротный, крепкий. Проемы окон закрыты прочными деревянными решетками. Через одно из окон переброшены мостки к соседнему зданию — там никого нет, но пусть враги видят путь к успеху, это лучше, чем если они начнут искать путь сами. Потому что возле этих мостков их будут ждать несколько копейщиков, которым все равно не хватило арбалетов.