Тангитан доплыл до другого берега, повернул обратно и заметил Милюнэ.

Он, видимо, не ожидал увидеть здесь человека и встал на дно.

Она успокоилась и с любопытством ожидала, что будет дальше. Парень стоял в воде. Похоже было, что он замерз, но вылезать из студеной воды не торопился.

— Уходи отсюда! — услышала Милюнэ.

В голосе было больше просьбы, чем приказания.

И тут Милюнэ поняла, что тангитан стесняется.

Это было ново и неожиданно. Те голые, которых Милюнэ видела в хозяйской бане, нисколько ее не стеснялись.

Милюнэ в изумлении повернулась и ушла.

Она шла, вспоминая смущенное лицо голого тангитана, стоящего по пояс в холодной воде тундрового озера.

Вдруг она вспомнила об оставленном на берегу озера ведре и повернула обратно.

Булатов шел навстречу, осторожно неся в руке полное ведро.

Милюнэ подошла и протянула руку, сказав:

— Спасибо.

— Ничего, я понесу, — сказал Булатов.

Милюнэ в удивлении подняла глаза: как, он хочет нести полное ведро воды, которое должна принести она, служанка Милюнэ?

Милюнэ спросила:

— А что ты делал в озере?

— Купался.

— Зачем?

— Грязь с себя смывал, — ответил Булатов. — Скоро уезжать, а бани в Ново-Мариинске нет.

— Сказал бы мне, я бы помыла тебя.

— Как это? — опять не понял Булатов.

— Я к этому делу привычная, — призналась Милюнэ. — Уж чего-чего, а тангитанов мыть научилась.

— Где же ты мыла этих самых… и кто они такие?

— Такие, как ты, — ответила Милюнэ. — Своего хозяина мыла, Ивана Архипыча, его жену, торговца Грушецкого.

— Да? — как-то неопределенно протянул Булатов, и Милюнэ поняла, что ему неприятно об этом слышать.

— Давай теперь мне ведро, — попросила Милюнэ.

— Ничего, мне не тяжело.

— Все равно давай.

Булатов снова поставил ведро на землю.

Милюнэ тоже смотрела в эти желтоватые, словно отразившие тундру глаза, и они притягивали ее все ближе и ближе. Она почувствовала на плечах его сильные, тяжелые, будто железные руки, и какая-то посторонняя сила толкнула ее в объятия. Она ощутила его губы на своих губах, сухие, горячие. Что же это такое?

Милюнэ открыла глаза и посмотрела в широко раскрытые желтоватые глаза Булатова, на бледно-голубое небо. Вот оно, это женское счастье, — сладость через острую боль и большое-большое сердце, полное горячей, вскипающей крови.

Булатов лежал на траве лицом вверх и с закрытыми глазами прошептал:

— Как же так это случилось?

— Случилось, — эхом отозвалась Милюнэ. — Хорошо случилось… Теперь можешь уезжать.

Булатов в испуге сел.

— Как уезжать?

— Теперь у меня будет воспоминание, — прошептала Милюнэ. — А то ведь у меня ничего не было… Ничего…

— Какое воспоминание? — не понимал Булатов. — Что ты говоришь?

— Тангитаны никогда не бывают вместе с чукчанками…

Милюнэ казалось, что весь Ново-Мариинск смотрит, как она идет рядом с тангитаном, несущим ведро с озерной чистой водой.

Булатов вошел в домик и с порога сказал:

— Я остаюсь.

Агриппина Зиновьевна не могла нарадоваться на свою служанку: она приносила чистую пресную воду не только для чая, но и для стирки белого белья.

Александр Булатов обычно ожидал Милюнэ за кладбищем, читая скорбную летопись истории крайнего Северо-Востока. Буквы были вырезаны глубоко в дереве, и снежные пурги и летние дожди только округлили и отполировали их очертания.

Каждый раз, глядя в глаза Милюнэ, в ее лицо, Булатов чувствовал, как у него закипают слезы.

Милюнэ все же удалось уговорить Булатова отдавать ей ведра, когда они приближались к домам Ново-Мариинска. Булатов смастерил для Милюнэ коромысло, и она несла ведра, покачиваясь стройным телом, медленно, стараясь не расплескать ни одной капельки драгоценной прозрачной воды.

Перемену в настроении Милюнэ первой заметила проницательная Агриппина Зиновьевна. Служанка уходила надолго, а возвращаясь, не скрывала своей радости.

Милюнэ напевала песни, услышанные в этом доме:

Агриппина Зиновьевна прислушалась, обменялась взглядом с мужем и вышла на кухню.

— Машенька, а ты понимаешь, что ты поешь? — осторожно спросила она служанку.

— Понимаю, конечно, — уверенно ответила Милюнэ. — Дышала ночь…

Но тут, подумав, обнаружила, что другие слова ей непонятны. Что это значит — восторгом сладострастья? А почему ночь дышит? Разве она человек или зверь, чтобы дышать?

— Наверное, все-таки не понимаю, — смущенно призналась Милюнэ под пристальным, испытующим взглядом Агриппины Зиновьевны.

— Не понимаешь, а поешь! — осуждающе произнесла хозяйка. — И что это с тобой такое творится в последние дни?..

Булатов слушал. Он полулежал, опершись плечом о тундровую кочку, и даже сквозь подбитое ватой пальто чувствовал студеное дыхание вечной мерзлоты. По утрам мороз уже прихватывал лужи, и трава стала ломкой, хрупкой.

Голос у Милюнэ был удивительной чистоты, как первый ледок, и песня эта, слышанная где-то в далекой дали, вдруг взволновала парня, напомнила дымные залы сингапурских портовых харчевен, бледные ночи на берегу Финского залива, строгие прямые улицы Петрограда и долгую свою дорогу к дому, которая неожиданно затерялась в немыслимой дали.

— Я тебя очень люблю, Машенька. — В порыве нарастающей нежности Булатов обнял ее, прижал к себе, оборвав песню.

— Я тебя тоже очень люблю, — ответила Милюнэ. — Я никогда не думала, что так будет, только мечтала, слышала нутром… Думала, что все пройдет, как болезнь, и я останусь одна или выйду замуж за какого-нибудь старого оленевода. И вдруг такое… А спой мне! — вдруг горячо попросила Милюнэ. — Спой мне твою любимую песню!

Булатов посмотрел в глаза Милюнэ и снова ощутил ту щемящую нежность, от которой хотелось заплакать тихими слезами.

— Ну хорошо, вот слушай… — Он прокашлялся и начал:

Милюнэ слушала, подперев голову рукой, чуточку раскачиваясь в такт. А когда Булатов умолк, она долго смотрела на него завороженным, затуманенным взглядом и прошептала:

— Как это хорошо: сердце милого другого не найдет! Какие это правдивые слова!

Иногда, лежа в объятиях Булатова, Милюнэ надолго замолкала и смотрела на тающие в небе облака. Интересно, что там, за облаками? Вправду ли тот мир, куда уходят навсегда и откуда уже никогда не возвращаются? Бывают ли там такие встречи, какая случилась с ней? А вдруг это земное счастье когда-нибудь может кончиться? Милюнэ боялась так думать, но эта мысль упорно приходила к ней, гасила огонь, окатывала холодом будущего расставания.