Умолкшая в негодовании публика, всецело состоящая из нулевых пациентов мизантропии, искренне не понимающих причины ненависти к себе и предмету их обожания, одарила Ричи высокомерно-презрительными взглядами, разбившимися о непреступно-улыбающуюся спасительную маску. Выбравшись из начавшей вскипать, подобно полному чайнику, толпы, он призвал на помощь небогатый опыт медитационных техник и, кое-как успокоив рвущиеся истлевшими струнами нервы, решил обратиться к чему-то более возвышенному, уходящему корнями к античности, поэтому выбор его лёг на спектакль "Гораций-глиномес". Вопреки всем опасениям Ричи, это была довольно скучная постановка, повествующая о нелёгкой судьбе гончара Горация, который, как ни странно, занимался своим гончарным делом. Сквозь сюжет тонкой нитью проходила проблема отношений римского ремесленника с молодой весталкой, которая разрывалась между земными желаниями и принесённым ею обетом благочестия. Однако что-то в ней смущало Ричи. Как будто едва заметная печать похоти прослеживалась в её сценическом образе, и играла она не роль, но несостоявшуюся себя. Но ведь в действительности она совсем не чиста, и каждую ночь танцует свинг под имитацию звуков терапевтического осмотра! - бесцеремонно расталкивая извилины, зашевелилась в голове Ричи навязчивая мысль, бесконечно повторяясь и, как вирус, совершенствуясь, принимая новые формы и детали: какие положения она предпочитает? Предохраняется ли, или ей больше по душе натуральные ощущения? Сторонница ли она классических приёмов или любит выдумывать что-то новое? И, главное, кто её компаньон и вдохновитель - уж не тот ли крутящий горшки глиномес? Так демон, получивший лицензию на глумление над Ричи, отрывался на полную целый час, пока объект его насмешек, проклиная свой организм, отказывающийся усваивать искусство в любом из его проявлений, не покинул театр в антракте.

Серый октябрьский вечер налетел на выставивший защитные фонари город, прорвал оборонительные рубежи зажжённых окон, залил нуарными чернилами переулки, в которых поспешил утонуть сбежавший из узилища лжи Ричи. С раскисших небес срывались капли божьей скорби, тщетно пытаясь смазать дефекты первых дней творения; опустив поля шляпы, Ричи ускорил шаг, всеми нитями промокшей души желая поскорее оказаться дома и вновь предаться блаженству уединения, как вдруг на побитом оспинами перекрёстке пред ним возникло существо, чьё появление заставило Ричи застыть, как Юдифь, узревшая небесный огонь и серу. Чёрными ягодами глаз на него уставился голубь, молодой и глупый, с ещё не обросшим восковицей клювом и беспорядочно торчащими, словно булавки в игольнице, перьями. Нечто роковое представилось Ричи в этой встрече. Задержав дыхание, он стоял недвижим, чтобы птица не смогла заподозрить неладное, но и так, чтобы всё её внимание принадлежало исключительно ему, а между тем по дорожной артерии расходился звук приближающегося транспортного средства. Уснувший кинопроектор зажевал кадр секунд на пятнадцать, но заточение в рамках одного эпизода показалось Ричи десятилетием, нарастившим ему кудрявую бороду и окрасившим её в цвет седины. Пронёсшийся мимо автомобиль службы вывоза нечистот, на кабине которого красовался слоган "С любовью к работе и клиентам", полностью аллюзирующий состояние Нового Иерусалима, чавкнул и хрустнул колёсами, оставив в подарок Ричи лицезрение распластавшегося на асфальте трепыхающегося голубиного тела. Следом, ненамного отставая, проехал автобус похоронного бюро, подарив птице окончательное избавление; свет открытых окон озарил затаившийся переулок, танцевальная музыка заглушила целительный белый шум спящего квартала, а радостные родственники усопшего осыпали Ричи праздничным конфетти.

Повстречавшись с долгожданной смертью, доктор Строубэк ощупал свой пульс на предмет изменившейся частоты биения, но осенний холод запястий упрямо твердил о персистентном состоянии его организма. Космическая пустота растекалась по венам новой дозой, не подарив Ричи и крупицы новых впечатлений, будто всё это он уже видел не одну сотню раз. Голубь, избавившись от суеты, отправился туда, куда суждено отправиться всем, оставив в сердце подтолкнувшего его к фатальной черте наблюдателя не жалость, но тихую зависть, подпитанную осознанием того, что судьба по ошибке неверно распределила их роли, и в правильном мире они должны поменяться местами. Быть может, думал Ричи, ему как раз и стоит освободить свою душу в надежде, что новая жизнь подарит ему счастье принять образ Моргана, или какого-нибудь скрывающегося под маской эксперта или, на худой конец, глиномеса, совращающего в оливковых зарослях весталку, но где-то в недостижимых глубинах разума, скрывающих единую истину, он знал, что люди, ошибавшиеся всю историю своего существования, ошиблись и в этот раз, уверовав в безоговорочную реинкарнацию. Теперь Ричи понимал, что приговорённый им голубь был единственным существом, с которым он имел больше общего, чем с любым человеком - такой же потерянный, ненужный и дезориентированный, как светлокожий человек в центре пережившей Второе Великое переселение народов Европе.

Шаги за спиной прервали сеанс ревности к дохлому голубю. Две фигуры, точное очертание которых Ричи, ослеплённый светом похоронного автобуса, не мог точно определить, обступили его с двух сторон, препятствуя продвижению вперёд и назад по переулку.

- Что вы знаете об овощах, сэр? - спросил первый весьма хорошо поставленным джентльменским баритоном.

- Простите? - растерялся Ричи, пытаясь вникнуть в суть вопроса.

В нос ему упёрся рыцарский жетон члена Ордена защиты овощей от оскорблений, и лишь спустя некоторое время, прищурив глаза, он сумел разглядеть в своих новых собеседниках двух мужчин, первого - в костюме огромной луковицы, с зелёными перьями и распустившейся стрелкой, и второго, принявшего форму болезненно-синюшного цвета баклажана, на чьём боку красовалась зияющая рана, оставленная укусом гигантских зубов.

- Сэр, вы слышали вопрос? - настоял на ответе баклажан.

- Да... я... думаю, они полезные... - не найдя ничего более разумного, растерянно ответил Ричи.

- Полезные, вот как, - выглянул из-за плеча лук-порей. - А ещё, наверное, и вкусные, да, сэр?

- Понятия не имею.

- А что, если бы сейчас кто-то укусил вас за бок и вырвал кусок мяса?

- Или выпотрошил ваш труп? - в баритоне напирающего спереди баклажана стали звучать угрожающие нотки. - Каково бы вам было, сэр?

Стоявшая сзади луковица как бы невзначай ударила Ричи перьями и сбила цветущей стрелкой его шляпу. Совершив удачный спас-бросок против ловкости, Ричи поймал грозившийся упасть в липкую грязь головной убор, потом, извернувшись, выскочил на тротуар широкой людной улицы, где рыцари ордена не посмели бы его задержать, и, наградив затаившиеся в тени переулка овощи известным жестом, коим обменивался в обед со своим двойником, живущим за лакированной дверцей шкафа, не оглядываясь, двинулся прочь.

- Сэр, мы вынуждены будем подать на вас в суд за разжигание ненависти по плодовому признаку! - угрожающим тоном зачитал свои претензии баклажан.

- Да здравствуют генно-модифицированные полнофабрикаты! - как проклятие, заорала вслед луковица. - Слава овощам! Смерть гурманам!

Поздний вечер доставил Ричи домой в полностью выжатом расположении духа. Перед сном грядущим он мучился рассуждениями, что произошло бы завтра, захвати рыцари одного из таких орденов власть над миром. Успокоение ему принесли сорок капель валерьянки, сдобренные мыслью о том, что эти рыцари давно уже захватили всё для них доступное, ведь, в действительности, не так уж они и амбициозны: всё их влияние сосредоточено в небольшом мирке, и, не имея возможности распространить свой авторитет на остальные социальные сферы, они только и могли, что совершать дерзкие рейды в поиске случайных жертв или, если удача им соблаговолит, новых адептов.

Ко сну Ричи отошёл легко, но, как обычно и случалось, при выходе из гавани грёз его настиг пиратский фрегат охотников за кошмарами, на сей раз явив неподготовленному мореплавателю картину, оставившую в его памяти выгравированный отпечаток. В небе над пригородным лесным массивом, где волею случая оказался Ричи, возник металлический дирижабль - конструкция чудовищных размеров и совершенных в своей гротескности форм, всегда служившая во снах предвестником неминуемой катастрофы и глашатаем необъяснимой тревоги, перетекающей вязким смоляным потоком в примитивный доисторический страх. Навстречу дирижаблю, расталкивая алюминиевые облака, двигался крылатый ледокол компании "Боинг", с запозданием определивший возможность столкновения, и теперь всеми силами пытающийся предотвратить крах всемирного масштаба. Стойкое осязание нереальности происходящего облепило кожу Ричи эластичной, не пропускающей воздух, плёнкой, но, впечатлённый зрелищем, он был уверен, что близящийся к развязке небесный апокалипсис неким ритуальным образом перенесётся и на землю, многократно дублируя последствия в реальном мире. Желание увидеть столкновение боролось в душе Ричи со стойким противлением, как будто две сущности внутри него сошлись в смертельной битве за право руководить будущим; сердце готово было разорваться на части, словно два маленьких, но успевших набраться алчности и властности ребёнка - добро и зло - тащили его в разные стороны, как тряпичную куклу, не задумываясь о таким сложных понятиях, как предел прочности. В один момент Ричи знал - сейчас свершится непоправимое, и сатаническое ликование в его груди захлестнуло горло удушливыми волнами, напоило лёгкие хмельным вином первородного греха, но в последний момент светлое избавление позволило Ричи вдохнуть ветер миновавшей беды. Два небесных тела - не механизма, не летательных аппарата, а именно тела, потому как тайное знание подсказывало, что внутри они состоят из цельного, не имеющего полости, материала - разошлись, а водоворот сновидений выплюнул тело Ричи в реальность лишь к одиннадцати часам утра, закрепив в разуме его незыблемую убеждённость в том, что ночной спектакль разыгрывался в небе прямо над его домом, и первостепенной целью представления было погубить единственного своего зрителя.