Почти вдвое увеличилась и продолжительность жизни. С другой стороны, наука лишила людей и самой сокровенной тайны - тайны дня смерти. Каждый младенец при рождении получал личную флеш-карту, предоставляющую возможность по достижении совершеннолетия узнать точное количество дней, которые отведены индивиду под жизнерадостное производство полевых удобрений, при условии, конечно, что индивид своими действиями не приблизит час своего ухода в страну вечной нирваны. Открывать карту или нет - выбор сугубо личный. Но Ричи не мог вспомнить хотя бы одного знакомого, кто не прикоснулся бы к роковому числу. Если кто-то и не решался раскрыть все карты в восемнадцать, то всё равно делал это в ближайшем будущем - столь велик был соблазн. Из ровесников Строубэка дольше всех продержался Джонни Смоллер, чей рекорд составил девять лет, и потому, наверное, благодаря его длительной партизанской войне против фаталистической армии, Ричи всё ещё оставался с ним в приятельских отношениях, время от времени опрокидывая вместе по парочке-другой кружек пива в субботнем баре. Свою карту Ричи слил в унитаз, дабы раз и навсегда лишить себя возможности оказаться в строю рядом с теми, кто заранее себя похоронил.
Вполне вероятно, что общество никогда не пришло бы к такому безболезненному, словно анестезированному, принятию отведённого для каждого его члена отрезка времени, если бы не внезапно охватившая весь мир вера в перерождение. Совершенно неясно, откуда взялась подобная теория, и каким образом она прижилась среди людей в считанные годы, но, что было ещё более странным, и в чём внутренний параноик господина Строубэка прослеживал чешуйчатую лапу секретных организаций, медики всецело данную теорию подтвердили, проведя среди граждан курс популярных лекций, напичканных неопровержимыми доказательствами. Возможно, ступив в новый век, век абсолютного просвещения, человечество требовало новой веры, и эту веру весьма предусмотрительно, как бы невзначай, подсунули ему прежде, чем наступят времена религиозных революций, и одурманили тем самым разум непримиримых бунтарей реновационным опиумом, на флаконе которого красовалась желанная надпись: "Экая невиданность - смерть!" И теперь, опьянённые условной смертностью, все участники карусельного аттракциона неслись по кругу, пытаясь уложиться в срок и оставить как можно более богатое наследство собственному потомству, в одном из следующих поколений которого, во вполне обозримом будущем, как верили они, им предстояло переродиться.
Ричи никогда не желал всходить на эту карусель. Его желания были строго противоположными: наблюдая замкнутость движения этого проржавевшего, но упорно отказывающегося разваливаться барабана, он находил в его механической работе глубочайшую бессмыслицу, пока непонимание, а затем и отвращение, не заставили его покинуть сей парк развлечений для режимных мазохистов, с выпученными, полными алчности глазами и резиновыми шариками во ртах несущихся навстречу вчерашнему, бесконечно повторяющемуся дню. Он сторонился старых знакомых, всячески избегал встреч, на какие периодически бывал приглашён, с бывшими, как теперь их стоит называть, друзьями детства, предавшими однажды их общие увлечения и ринувшимися в гипнотическом затяжном прыжке к манящему концу, сгребая и накапливая по пути всё, за что зацепятся их оснащённые экскаваторными ковшами руки. Стареющие и умирающие по своей воле - так стал называть их Ричи, а, завидев кого-нибудь из них выходящим из дорогого аэромобиля впереди улицы, немедленно спускался в подземный переход, спасаясь от перспективы оказаться в обществе люксурных прокажённых, в душе лелея к ним священное презрение с того самого дня, когда на выпускном вечере они вместе, обнявшись, как футбольная команда, решили заглянуть в свои флеш-карты.
Единственным моментом, получившим в новейшей истории положительный вектор развития, Ричи считал то, что люди, в итоге, избавились от древних постулатов варварских и близких к таковым религий, отвергли идею существования бога в каком-либо из его проявлений и перестали, наконец, лепить и описывать его по своему образу и подобию - завистливым, алчным, ревнивым, жестоким и, как для демиурга, невероятно глупым, олицетворяющим любую массу, сбросившую лик индивидуальности и превратившуюся в хаотический поток, оставляющий за собой на пути к размытой, не имеющей четких границ, цели неподдающиеся восстановлению руины и растерзанные благими намерениями трупы. Мир духовный, как и вся Вселенная в целом, считался впредь ничем иным, как бесконечным переплетением замкнутых путей, таким себе запутанным клубком, роящимся в центре материнской сверхтуманности Психеи, и в центре её - изначальный изумруд, прикоснувшись к которому, душа, на выбор, могла стать его частью, соединившись с другими уставшими от суеты путниками, либо вернуться назад, чтобы пройти мирской цикл заново.
Цветущий сад - поэтически-дёшево называли устоявшийся мир политики и проплаченные блогеры. Цветущее болото - анатомически верно поправлял их Ричи. Болото, сколь густо бы оно не заросло прекрасными лотосами, всегда остаётся болотом, и в скрытых от одурманенных глаз недрах его - ил, гниение и запах порчи. Вышло так, что из всех возможных и невозможных вариантов квантового развития альтернативных миров победил самый циничный, и теперь в любой, включая самый малый, отрезок времени кичился своей победой, не уставая снова и снова напоминать о триумфе всеми подручными средствами: выставленными напоказ обнажёнными прелестями наук, до отупления упрощёнными и опошленными веянием последних тенденций; загнанными в рамки суточных норм безобразными искусствами; обязательствами человека перед ещё не умершим, но ещё и не родившимся собой; образцово-добровольной, пускай и наполненной роскошью, лагерностью жизни; и паразитирующими на разжиревшем социуме явлениями - околополитическим копошением за право владеть высоким статусом свинопаса, визуальной и стоматической полифагией, и срыгивающей прямиком в рот потребителю, привыкшему к такому способу питания, рекламой - худшим из выражений легализированной лжи после политики.
Никогда Ричи не жалел о том, что на этом Титанике суматохи для него не нашлось места. Он был слаб в точных науках, с детства его второсортный ум, в старину хитро называвшийся гуманитарным, отторгал строгие правила математики и не позволял себе запоминать чересчур уж безусловные законы физики. Вместо занятий, обещавших родителям Ричи в ближайшие сроки превратить их будущего предка в функционирующего представителя достигшей своего пика цивилизации, он предпочитал запереться в туалете с интересным журналом, полным ярких, будоражащих воображение, образов, и дать волю руке, а несколькими годами позже посношать там же одноклассниц. Но уже тогда в голове его зародилось и угрожающими темпами стало развиваться злокачественное желание оставить своё имя в истории, которая, как известно, не закончится в любой случайный момент с прибытием злобных инопланетян, эпидемией неизвестного вируса или ядерной войной, все возможные варианты начала какой, к слову, осмотрительно ликвидировали в страхе, что однажды оружие массового поражения превратит планету в непригодный для жизни полигон последнего испытания.
Но, признаться, Ричи никогда не боялся ядерной войны. Первые две бомбы взорвались на восточноазиатских островах. И что? Триста лет их жители занимаются профессиональной обонятельной дегустацией нижнего белья, проводят шоу по уничтожению синапсов коры головного мозга посредством физических актов, запрещённых Всемирной де-Садовской конвенцией, и снимают некое подобие графических картин, неумелое подражание чужой культуре и отвратительное качество наполнения оных, по мнению Ричи, являются вполне весомыми аргументами для зачисления их в ряд преступлений против человечества. Временами создавалось впечатление, что Древние, в конечном счёте, снизошли благодатью к своим верным культистам и даровали сладостное безумие роду людскому. Не всему. Только одной, малой его части. Исключительно в качестве теста, неожиданно, ко всеобщему удивлению обитателей Дальних сфер, затянувшегося, и являющего всё новые и новые извращения, от которых рвались барабаны и навечно умолкали флейты. Ричи вполне себе мог бы избавить космических богов от страданий, дай они ему в безвременное распоряжение иммунитет и напалмовую установку, но, возвращаясь к избавленной от фантазий реальности, он раз за разом приходил к заключению, что физическая ликвидация может оказаться недостаточно эффективным средством.
