- Смирно! Равнение направо!
Новобранцы подняли высоко грудь, и устремили глаз направо.
Снова раздалась команда:
- По четыре становись!
Молодёжь не знала, как правильно встать по четыре, но тут же в дело вмешались младшие командиры и уладили ситуацию. Стали ждать дальнейших приказаний. Командир привычно растворил рот:
- Вперёд шагом марш!
Учёба в этой специальной ходьбе возлагалась на него. Ему от их шага стало весело на сердце, и он спросил:
- По-русски петь умеете?
Несколько парней выкрикнули: - Жнаем!
Все остальные промолчали. Когда командир услышал "жнаем", то приказал шедшим в середине четверым младшим командирам:
- Запевай!
Те в один голос тут же затянули песню:
"Соловей, соловай пташечка,
Конарейка жалоппо пойот..."
Когда эти пели русскую песню, тогда новобранцы стали пробовать им подпевать, но песню они не знали, поэтому подпевали так, как подпевают песне о Хазби. Кто какую песню знал, ту и вторил разными голосами. Временами громче слышалось подтягивание из песни о Тотразе:
"Эй, лалай, ребята..."
Иногда на первое место выходило подпевание из песни о Хазби:
"Гъе-гъе-гъе.
Гъе-гъе-е, гъе-гъей-й..."
Кто какую песню знал, той и подпевал, но все кричали так громко, что от русской песни слышалось только:
".................Соловей пташечка...
.......................................................
......................................пойот......"
Но даже то малое, что слышалось от русской песни, сразу подминала под себя осетинская "уарайда". Шум был слышен так далеко, что улицы заполнились людьми. Они с удивлением слушали это пение и от души хохотали. Дети издевательски подражали поющим, и то блеяли, то мычали в сторону шагающих солдат.
Командиру, шедшему впереди, показалась дивной смешанная песня. Он забыл посмотреть как шагают солдаты, только шёл и слушал песню и больше ничего.
Новобранцы, слушая каждую песню и всякие голоса, сбились с шага, и уже никто не знал куда ставить ногу. Наступали друг другу на пятки, и слышалась осетинская речь:
- Эй, вол, куда рвёшься, почему не смотришь перед собой?
Топот ног и песня смешались, и как кому идти уже не знал никто.
От этого шума собаки взбесились так, что, громко лая, хотели разорвать свои цепи, куры с кудахтаньем бежали во дворы. На перекрёстке городовые возбуждённо засвистели, но когда увидели идущих солдат, то остались стоять на месте, подобно столбам... Дети не переставали издеваться над их пением и, шагая вслед за ними, кто свистел, кто звенел колокольчиком, кто, не жалея сил, бил палкой кусок доски.
Когда командир пришёл в себя от слушания песни, то резко повернулся назад и приказал:
- Отставить пение.
Большинство перестало петь, но всё равно некоторые, крича "уарайда-уарайда", ставили ноги как попало. Вскоре все прекратили петь, и командир стал командовать сердитым голосом:
- Раз... два, раз... два!
Он бросил взгляд на ряды и направился к кому-то:
- Как ты поднимаешь ногу? Не слышишь? Раз, два, левой, левой!
Когда все начали шагать в ногу, то люди перестали уже с прежним любопытством смотреть на них, да и дети сзади стали петь.
Свернув на противоположную улицу, новобранцы увидели казарму и принялись резвей поднимать ноги. Они быстро вошли во двор казармы, и старший стал командовать:
- Раз... два, раз... два!
Затем приказал:
- Стой!
Новобранцы, как вкопанные, застыли на своих местах. Командир встал напротив рядов и с раздражением спросил:
- Вы где выросли?
Он ещё не закончил, как кто-то ему ответил:
- Кто где, кто где. Я сам из нижнего Барзджина.
- Молчать! Будешь стоять под винтовкой четыре часа, - он умолк на какое-то время, пока не утихла злость, затем продолжил:
- Вы выросли в лесу среди зверей или в сёлах среди людей? Петь не умеете, ходить не умеете, вам совсем не стыдно?
Новобранцы притихли и тут впервые увидели себя в настоящем солдатском положении и условиях; некоторые опустили глаза и с грустью думали о дальнейшей жизни, о солдатской доле.
Командир продолжил дальше:
- После обеда пойдёте с младшими командирами-ефрейторами вон в поле и будете учить песни. До завтра разучите две-три песни, вот так. Сейчас разойдитесь и ждите обеда. Идите по своим местам и приберите свои вещи.
Солдаты тут же разошлись. Каждый принялся укладывать свои вещи, потом в ожидании обеда стали собираться группами по разным углам.
Царай и Будзи сидели напротив друг друга и вели разговор. Вокруг них постепенно начала собираться молодёжь. Парни из Овражного безбоязненно сидели возле них, а вот ребята из других сёл как-то смущённо смотрели издали на Царая. Разговор начался о делах Дебола и Быдзеу.
Когда понемногу перешли к другим делам, и случай с Дебола отошёл в сторону, тогда Царай с улыбкой вспомнил:
- Разве не удивительное дело произошло сегодня с нашей песней?
- Что там удивительного, - сказал Будзи, - мы осетины и знаем свои осетинские песни, а они нас заставили петь по-русски и всё смешалось.
Собравшиеся вокруг них молчали, но внимательно смотрели на говорящих и ничего не пропускали мимо ушей.
Касбол и Ислам вместо разговоров улеглись на кроватях и отдыхали.
- Делать нечего, - сказал Царай, - надо выучить русские песни, иначе дело хорошо не пойдёт.
Собравшиеся ничего не говорили, но по их глазам было видно, что случай с Дебола они хорошо запомнили.
Пока Царай разговаривал с молодёжью, меж тем новость шёпотом разошлась по всем углам казармы:
- Во-он тот мужчина - Царай.
- Какой Царай, что за Царай?
- Абрек Сырхаев...
- Это он?
Постепенно все глаза из всех углов казармы устремились на Царая. Доносились обрывки разговоров:
- Какой он плечистый мужчина!..
- Посмотри на его лицо!..
- Глаза - горящие угли...
По мере продолжения разговора вокруг Царая собиралось всё больше и больше молодёжи. Задние тянули назад передних, говоря вполголоса:
- Пусти меня, я его ещё не видел.
- Подожди, дай мне ещё немного постоять.
Некоторые встали на кровати и оттуда смотрели на Царая. Очень всем хотелось видеть его, а особенно послушать, что он говорит. Каждый желал сесть рядом с Цараем и поговорить с ним. Стоило Цараю что-то сказать и в казарме не было слышно даже шороха. Всем хотелось послушать Царая, но Царай много не говорил, он больше смотрел по сторонам, и разные мысли возникали у него в голове. Вспоминались прошедшие дни. Тряхнув головой, он сказал про себя:
"Счастливы те, в чьих руках эта молодёжь".
Он тут же устыдился от своих слов.
"В чьих они руках? В чьих они руках? - два раза Царай задал себе этот вопрос, и опять окинул взглядом молодёжь. Хотелось ему что-то сказать, спросить:
"Нравится вам солдатская жизнь?"
Но подумав, он сдержался и ничего не сказал.
Шум в казарме стал усиливаться. Царай испугался, что кто-нибудь из ребят из-за этого шума попадёт под арест и негромко им сказал:
- Ребята, не шумите, иначе вас накажут, здесь начальников много.
Шум прекратился, но каждый продолжал стоять на своём месте, и к ним обратился Будзи:
- Разойдитесь по местам, а то если кто зайдёт, тогда наше дело будет плохо.
Молодёжь неохотно расходилась по местам и всё равно оттуда глазела на Царая и Будзи. Шум стих окончательно.
Пока Царай разговаривал с молодёжью Овражного, солнце тем временем стало клониться к горам. Ислам и Касбол уснули сладким сном, и их храп доносился до всех углов казармы. Царай повернулся в другую сторону, и всякие разговоры прекратились. Его жилистая шея и тонкий стан придавали ему вид богатыря. Молодёжь стала перешёптываться.
- Такому человеку всё по плечу, - сказал худощавый парень, но ему кто-то возразил:
- Только лишь жилистая шея и узкая талия ни о чём не говорят, внутри их должна быть ещё и сила, и мощь.
