- Про Хазби... Про Хазби...
- Про Кудайната из Ларса... Про Кудайната...
- Про Тотраза... Тотраз...
Со всех сторон молодые голоса выкрикивали разные названия песен. К концу чаще слышалось:
- Про Хазби споём... Хазби...
- Ладно, даже если не очень хорошо знаете песню о Хазби, то всё равно спойте её.
Затем он скомандовал:
- Тихо! Вперёд марш!
Призывники зашагали, и начальник снова скомандовал:
- Запевай!
Несколько голосов тут же затянули песню о Хазби.
"Эй, э-й-ей, Хазби.
Вон у слияния двух рек
Сюда к нам движутся враги..."
По шоссейной дороге осетинские чувяки издавали такой шум, словно какие-то огромные птицы били крыльями об асфальт дороги.
Когда голоса стали стройнее, тогда песня начала лететь так далеко, что люди на улицах превратились в зрителей. Из окон, из дверей, из-за углов улиц люди слушали и смотрели с большим удивлением на поющую молодёжь. Такую красивую, сельскую песню им никогда не доводилось слышать в городе. Новобранцы сразу приободрились, видя, как много людей внимательно слушали их и поэтому не жалели своих голосов, от чего песня звучала ещё красивее.
Большинство молодёжи впервые оказалось во Владикавказе, и сельские парни сами тоже не сводили глаз с улиц, домов, дорог, людей: всё для них было удивительным, очень удивительным. Больше других удивлялись ребята из Овражного, ведь им редко приходилось отлучаться из села, да и не за чем; Дзека привозил в селение все необходимые товары.
Поднялись по улице, перешли через мост. В конце города у длинного дома их остановил начальник и сказал:
- Будете находиться в этих казармах.
Затем завёл их внутрь и там каждому показали его место. Осмотрев казарму, новобранцы из Овражного вспомнили своё село и говорили друг другу:
- Если бы этот дом находился в нашем селении, то мы бы в нём вместились все вместе с птицей и скотиной...
В казарме усталые люди пришли в себя. Они смотрели на красивый лес в широкой степи и осетинских путников, но это им уже не казалось чем-то удивительным. В казарме каждый уже знал где его кровать. Новобранцы оглядели все углы, и в короткий срок освоились в казарме. Под каждой кроватью виднелись сельские вещи: сумки и тряпьё. В час отдыха все улеглись на кроватях и тихо разговаривали.
Они сидели и лежали группами. Было видно, что кровати подбирались по сёлам. Молодёжь Овражного расположилась в дальнем углу, но её разговоры не были похожи на разговоры остальной молодёжи. Они сидели плотной группой и понуро вспоминали о происшествии, в которое попали Быдзеу и Дебола. Разговор не разносился далеко, ребята больше делали знаки руками и глазами; кто что хотел сказать, тот говорил тихо и спокойно, вполголоса. Не верилось им, что всё хорошо закончится у Быдзеу и Дебола; эта мысль съедала их сердца горячей досадой. Не верилось им, хотя те ни в чём не были виноваты, и их арестовали ни за что. Сама молодёжь Овражного тоже не чувствовала себя в безопасности. Из сердца не выходила правота и наказание Быдзеу и Дебола.
Иногда из сердца уходило происшествие с Дебола, и тогда их разговор поворачивал во все стороны и впопыхах переходил от одной темы к другой. С особым вниманием ребята рассматривали углы казармы, указывая руками на разные вещи и устройство помещения. Вонзая в углы казармы свои острые взоры, у них в головах возникали тайные мысли: "В этом помещении может уместиться всё Овражное". Снова бросали они свои взгляды по углам.
Ислам и Будзи тоже сидели, но в отличие от всех, им было не до изумлений, они не ведали сна уже три ночи, и находились в дремотном состоянии. К тому же оба не были уверены в том, что избавились от царских ищеек. Поэтому сидели и молчали, но старались слушать и глядеть по сторонам.
Пока молодёжь отдыхала, начальники суетились изо всех сил, торопливо летая, как мухи, с места на место, по всем углам и двору казармы. Что-то носили, что-то с усердием искали, что-то готовили, как приветливые хозяева, отдыхающей молодёжи...
Когда солнце отдалилось от середины неба, тогда молодёжь начала понемногу успокаиваться. Не слышно стало со всех углов казармы ровного жужжания пчёл. Сидели ещё некоторые на кроватях, но их разговор не был слышен никому; бросалось в глаза, как они говорили что-то друг другу на ухо, не издавая шума. Большинство новобранцев спали сном нартовских уаигов. Их груди то поднимались вверх, то опускались вниз. У некоторых губы как-то странно шевелились, и когда они дышали, тогда раздавался храп. Кто-то так свистел носом, что казалось будто вокруг казармы выстроилась полиция. Уснули молодые люди: кто на боку, кто на спине, у кого одна нога задралась кверху, у кого кончик уса во рту, но всё равно спали, очень сладко спали...
Глава вторая
То наверх, то вниз, то поперёк, то налево солдаты водили по улицам Дебола и, наконец, завели в одно помещение, где караульный солдат закрыл за ним тёмную тюремную дверь. Когда лязг ключа в замке достиг ушей Дебола, он кинулся к двери, но она была уже заперта, а шаги часового слышались всё тише и тише по мере отдаления его от двери.
В тёмной комнате с каменными стенами ничего не было видно, и Дебола с кряхтеньем и стоном закатился в один угол. Он опустил голову на пол, и слёзы начали обильно литься по его щекам. Дебола понемногу стал вспоминать о своих злоключениях, и от злости принялся кусать зубами ладони: "Эх, завидую тем, у кого есть время".
На опухшей шее кровь затвердела, но всё равно мало-помалу текла, не прекращаясь. Живот, грудь, спина, колени, да и где только не почернело тело? Когда внезапно живот пронизывала боль, тогда он уже не мог сдержать стона:
- Ой-ой, несчастный я!
Эти слова произносились так громко и путано, что кто бы захотел, ничего не смог бы разобрать в кряхтеньях и стонах горемыки.
Заслыша стоны, караульный тут же начинал стучать в дверь тяжёлым солдатским сапогом:
- Замолчать, тебе говорят!
Но страдалец не обращал внимания на окрики солдата. Ему было не до этого, его не трогали слова караульного.
Раны остывали и болели всё сильней. Дебола не умолкал от навалившегося на него несчастья, дрожа и вздрагивая на своём месте...
Вдруг что-то стало шевелиться в тёмной комнате в одном из её углов. Шевелилось тихо, время от времени, затем затихало. Дебола уловил это, но если бы человеку выколоть глаза, всё равно он ничего бы не увидел в тёмной тюремной комнате. Бедняга уже не верил, вправду ли он слышал возню. Ему казалось, что слышал бред, что потерял рассудок, однако, время от времени шум доходил до его ушей. Слышалась возня, но он не решался вымолвить даже слова, сердце приходило в смятение, и тогда Дебола начинал стонать и охать:
- Ох, несчастный я, что со мной случилось, что!
Караульный снова стучал в дверь, грозил, но Дебола на это не обращал внимания.
Когда боль колола живот, тогда Дебола начинал безжалостно кусать зубами губы; потом ладони своих рук, и его лицо кровь окрашивала в красный цвет.
Возня слышалась всё ближе и ближе. Дебола стал метаться в разные стороны; ему казалось, что голова уже не его, что он сошёл с ума, а как иначе, ведь здесь не было ни одной живой души, а, значит, и некому шевелиться. Сердце стучало так, словно хотело вырваться из груди, глаза стали ползти вперёд. Мучениям Дебола, казалось, не было конца.
Через какое-то время шуршание приблизилось совсем близко, и вот-вот рядом с Дебола должен был раздаться шум шороха. Дебола пытался подползти к углу, голова билась о стену, он уже верил, что сошёл с ума...
Возня приблизилась сбоку и затихла возле другой стены; не было слышно даже шороха.
Дебола дёрнулся и ударился головой о стену. Его стоны опять разнеслись по всем углам тюрьмы:
- Ой-ой, несчастный я!
Стоны горемыки прекратились не скоро.
Дебола устал и когда уже не мог шевелиться и метаться в разные стороны, то успокоился и стал засыпать. Что-то прикоснулось к макушке головы несчастного. Дебола подскочил на месте и принялся тянуть руки по сторонам, но нигде ничего. Чуть позже что-то опять коснулось его тела, и шум раздался совсем рядом.