Бранил медведь Волка, а сам думал: да, надо бы помочь Зайцу — беззащитный он. Но помочь ему — Волка обидеть, а обижать Волка не дело: все-таки он Волк.

Как быть медведю? Как Зайцу приятное сделать и Волка не тронуть? Есть над чем подумать хозяину рощи, есть над чем поломать голову. Подумал медведь, покряхтел для пущей важности, опустился на скамью дубовую, сказал, отдуваясь:

   —  Что ж, с Волком все ясно — пес он. Но вот от тебя, Заяц, я не ожидал такого. Жаловаться, значит, пришел? И не постыдился? Ну был бы ты Зайчихой, тогда другое бы дело, а ты все-таки как никак. Заяц, нашего мужского племени, и жалуешься. Подумай, пошевели мозгами: к лицу ли тебе это?

Подумал Заяц, пошевелил мозгами, согласился:

   —  Верно, не за мужское дело взялся я.

   —  Осознал? — спросил медведь. — То-то. Тогда будем считать, что ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал. Будь здоров.

И нежно так заботливо выставил Зайца за порог.

Ушел Заяц домой, но от своего решил не отступаться: жену к медведю послал. Сидел медведь на лесине у берлоги, мед ел, облизывался: ловко у него вышло как — и Зайцу посочувствовал и Волка не обеспокоил. Глядь, а Зайчиха идет к нему по тропинке.

Побурел медведь сразу: беда с этими зайцами. Ходят, настроение портят. Опять голову ломай, выкручивайся. А Зайчиха подошла и залилась слезами неосушными:

   —  С жалобой к тебе, Потапыч. Помоги, край пришел. Совсем нам житья от Волка не стало. Стыда у него в глазах нет. Вчера сына у Ванина колодца поймал, сегодня дочку остановил у речки. Припугни ты его, серого, может, уймется.

Вскочил медведь, забегал по зеленой лужайке, замахал могучими лапами:

   —  Ах он пес, ах он разбойник! Ну я ему прижму хвост, поучу кулаком пудовым. Пока еще я хозяин рощи. Обидеть Зайца всякий горазд, а вот пожалеть его некому.

Пошумел медведь, ногами потопал, кулаками погрозил. Сел, пот со лба смахнул полотенцем расшитым, поманил к себе пальцем Зайчиху:

   —  Подойди-ка, милая, поближе. Да, не ожидал от тебя этого. Что же это ты подвела-то меня как. Я о тебе высоко думал, а ты вон как низко держишь себя: жалуешься.

   —  Так ведь житья от Волка не стало, Потапыч. Помыкает он нами, совсем додавливает. Поневоле взвоешь.

   —  Понимаю, я все понимаю и сочувствую, но чтобы ты ко мне с жалобой — этого понять не могу. Пришла, наскрипела в уши, щеки ослезила — тьфу!

   —  Но ты же сам говорил мужу, что жалуются только женщины, вот я и пришла.

   —  Вижу и дивлюсь. Верно: жалуются женщины, но какие? Слабые, духом слабые. А тебя я всегда считал сильной. Говори, сильная ты или нет?

   —  Сильная, — прошептала Зайчиха.

А медведь так и подпрыгнул на лесине.

   —  Так тебе ли, сильной, жалобами марать себя?

Подумай-ка, пошевели мозгами отсырелыми. Подумала Зайчиха, крепко подумала, согласилась:

   —  Верно: не за свое дело взялась я.

   —  Поняла теперь? — просипел медведь. — Ну что ж, будем тогда считать, что ты мне ничего не говорила, а я ничего не слышал, — и по-доброму, без крика проводил Зайчиху домой.

Сидел на лесине, доедал мед, головой покачивал:

   —  Да, нелегко это — быть хозяином рощи: и Зайца хочется защитить, и Волка не обидеть. Вон я как умно уладил все — и Зайцу посочувствовал и Волка не обеспокоил. Большую голову на плечах иметь надо, чтобы все улаживать так. Не зря меня зовут у нас в роще — медведь Большая Голова».

Закончил заяц рассказывать и подкрутил усы рыжие.

   —  Вот о чем говорится в новых сказках. А от себя я могу добавить вот что: иметь большую голову на плечах — это еще не все. А вот большая ли доброта исходит от этой головы — вот что важно.

   —  Ну это ты брось, — рявкнул медведь Михайло. — Мы тоже виноватых наказываем.

   —  Наказываете, — согласился заяц. — Об этом как раз я и собираюсь рассказать сейчас. Слушайте мою вторую сказку.

И заяц, склонив голову набок, стал рассказывать:

«Шел темной ночью медведь по роще. Вдруг вывернулся кто-то из-за дуба и без крика, без предупреждения — бац! — колом по башке. Так и вытянулся медведь на просеке. Видел — метнулись какие-то тени в чащу. Слышал — кто-то по-волчьи зубами клацнул, по-барсучьи хрюкнул, по-лисьи тявкнул. И всё стихло.

Чуть дополз медведь до своей берлоги. До утра лежал в кровати и все мокрое полотенце к шишке на затылке прикладывал, студил ее. А утром пошел всех скликать к себе.

   —  Им, — говорит, — только дай потачку, так и будут поколачивать.

Собрал всех у берлоги. Уселся на пне. Сказал:

   —  Вот этим колом сегодня ночью меня кто-то по башке стукнул. Это ты был, Волк?

И завилял Волк хвостом:

   —  Что ты, Михайло Иваныч, чтобы я — тебя... Ты же знаешь, как я всегда о тебе... Как ты мог подумать, что я...

Хвостом виляет, грудь себе когтями царапает, доказывает, что не он это. А Заяц сидит, помалкивает. А чего ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того знают что он с вечера закрывается у себя в домике и до утра наружу носа не высовывает.

   —  Вижу теперь, — сказал медведь, — не ты виноват, Волк. Тогда, может, это был ты, Барсук.

И завилял Барсук хвостом.

—Что ты, Михайло Иваныч, чтобы я... Да ты же знаешь, как я тебя... Да ты для меня...

Хвостом виляет, грудь себе когтями царапает, доказывает, что не он это. А Заяц сидит себе, помалкивает. А чего ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того знают, что Заяц на медведя и поглядеть-то не смеет, не то чтобы ударить его.

   —  Вижу теперь, — сказал медведь, — не ты виноват, Барсук. Тогда, может, это была ты, Лиса?

И завиляла Лиса хвостом:

   —  Что ты, Михайло Иваныч! Ты же знаешь, что ты для меня... Я даже детям своим говорю, что ты у нас... И чтобы я после этого...

Хвостом виляет, грудь себе когтями дерет, доказывает, что не она это. А Заяц сидит себе помалкивает. А что ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того видят

что ему и кола-то не поднять, которым медведя стукнули.

   —  Вижу теперь, — сказал медведь, — не виновата ты, Лиса. Но кто же меня тогда колом стукнул? Ведь стукнул же меня кто-то. Вон какая шишка на голове. Пощупайте.

И подошел тут Волк к Зайцу и говорит:

   —  А может, это был ты, косой?

Сжался Заяц в комочек, молчит. Поглядел на него Барсук и тоже голос подал:

   —  Может, и впрямь это ты нашего Михайла Иваныча обидел?

Молчит Заяц. Да и что говорить ему? И так все знают, что он всю ночь в домике у себя спал. Да и как он подойдет к медведю, если он даже глянуть на него не смеет. А кол ему этот и от земли не оторвать, не то чтобы бить им.

Молчит Заяц. А Лиса подошла к нему и взяла за ухо:

   —  Ну, конечно же, это он ударил нашего Михайла Иваныча. Смотрите, чувствует свою вину и побелел весь.

Заяц не отказывался — у него от страха и язык то отнялся. Ни слова не сказал Заяц в свою защиту, и медведь поверил, что это он ударил его колом по голове. И наказал Зайца, чтобы другим неповадно было».

   —  Вот о чем говорится в современных сказках, — сказал заяц и подкрутил рыжие усы. — Вот так иногда у нас в роще ищут и наказывают виноватого... А вот еще одна сказка...

   —  Хватит! — вскочил медведь Михайло. — Я предлагаю запретить зайцу рассказывать сказки. Они у него вредные. Они подрывают наш авторитет.

А я не про тебя, Михайло Иваныч, рассказываю, что ты кипятишься?

— Не про меня, а похоже. И имя одинаковое. И вообще — это вредные сказки. За них уши драть надо.

   —  Но я сейчас собираюсь рассказать совсем безобидную сказку про зайца с Лысой горы.

   —  Запретить! — кричал медведь Михайло. — Все равно в ней подвох какой-нибудь. Не давать говорит ему.

И понеслось со всех сторон:

   —  Как это не давать? Все говорили, пусть и заяц говорит.

   —  Так у него же вредные сказки.

   —  Это тебе так кажется. И ногами на нас не топай. Если у тебя голова большая, так и топать?

   —  Давай, рыжеусый, крой дальше. Пусть послушают. А то обижать они мастера, а послушать о себе — так кончай скорее. Говори, заяц.