И он, взламывая ледок, бежал к Ветренице. Ему было больно, раскалываясь, ледок делался острым, как стекло. Но Ручеек не думал о себе. Он думал о ней. Каждое утро, прибегая к ней, он говорил:

   —  Я и сегодня принес тебе воды такой же прохладной и чистой, как вчера.

   —  Что же здесь особенного, — говорила Ветреница. — Ты же Ручей. Разве трудно тебе принести какую-то горсть воды. Подумаешь. Ручеек потускнел, но не сказал ни слова: она же не знает, что за этой горстью воды он уходит далеко в глубь леса. Только там еще лежит снег и только там еще сейчас можно достать воду. Он приносит ее оттуда, где прячутся волки.

«Но Ветреница, наверное, даже не знает, что в лесу есть волки, — подумал Ручеек и добавил про себя: — И пусть не знает. Я не скажу ей об этом, а то она еще испугается и перестанет цвести».

И он посветлел. Плескался, журчал возле нее. А она глядела на него желтенькими глазками и говорила :

   —  Какой ты легкомысленный: журчишь, пенишься. Никакой в тебе серьезности. И когда ты повзрослеешь?

И отвечал Ручеек бойко:

   —  Вот разольюсь рекой, тогда и повзрослею.

Но рекой он не стал: кончился в лесу снег, и Ручейка не стало.

   —  Беда не велика, — сказала Ветреница. — Все равно он был легкомысленный: журчал, пенился. Никакой серьезности в нем не было.

Но вскоре ей захотелось пить, листочки ее поникли. И она сказала:

- А ведь было совсем неплохо, когда Ручеек приходил ко мне из лесу: не нужно было о воде думать. Но ничего, вот упадет дождик...

Но дождя не было, а солнце жгло. Ветреница задыхалась от жажды. Она покачивалась на тоненькой ножке и думала о Ручейке:

«Зря ты не приходишь ко мне, Ручеек. Мне так не хватает тебя».

Только теперь, когда нажгло ее солнце, поняла желтоглазая Ветреница, что даже у самого легкомысленного Ручейка вода нужная: она цветам и травам жизнь дает».

Хомяк закончил рассказ свой и закрыл глаза, чтобы перевести дух.

   —  Да-а, — вздохнула медведица Матрена, — во это сказки.

Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули умные головы, совещались. Все были уверены, что Хомяк получит пирог за свои сказки. Уверен был в этом и Голубь. Он сразу сказал:

   —  Нужно дать.

И Дубонос хотел было уже присоединиться к нему — сказки Хомяка ему нравились, да и медведица Матрена одобрительно отозвалась о них. Но тут Дятел хитровато спросил у Голубя:

   —  Дать? Кому?

   —  Хомяку, — сказал Голубь.

   —  Хомяку? А за что?

   —  За сказки.

   —  За какие?

   —  За всё. Они все хорошие, — сказал Голубь.

   — Чем тебе, например, не нравится сказка про Ветреницу?

   —  Нравится, но эту сказку не Хомяк сочинил — Тушканчик. За что же Хомяку пирог давать?

   —  А про Одуванчик, как он стал солнцем, чем плохая сказка? Хорошая, но ведь ее не Хомяк придумал — Ящерица. За что же Хомяку пирог давать?

   —  А про Крота?

   —  Это его сказка, но она одна. За одну сказку пирог не положен.

   —  Но ведь их трое, — не сдавался Голубь. — Они объединились. У них на троих три сказки. Всем троим и нужно присудить пирог.

И Дубонос опять было хотел присоединиться к Голубю, но Дятел сказал:

   —  Да, их трое, но думали они поврозь. У них у каждого своя сказка. У каждого одна, а за одну сказку пирог не положен. Если бы они все три вместе придумали, тогда бы другое дело.

И Голубь, подумав, согласился:

   —  А что, ты прав, Дятел.

   —  Ну, конечно, Дятел прав, — сказал Дубонос.

Он радовался, что не успел присоединиться к Голубю и не совершил ошибки. Больше всего Дубонос боялся в своей жизни совершить ошибку.

   —  Если бы они все вместе придумали, — с умным видом говорил Дубонос, — тогда можно было бы дать им пирог, а то они просто сложились. И поэтому пирог им не положен.

Уходил Хомяк с кургана и бранил своих компаньонов: глупые! Если бы Ящерица не настояла, чтобы Хомяк объявил всем, что сказку про Одуванчик она придумала, никто бы этого и не знал. И если бы Тушканчик сразу разрешил рассказать и его сказку про Ветреницу, то никто бы и не догадался, что эта сказка не их общая.

«Хитрецы! Выгадывали, вот и просчитались», — думал Хомяк, усаживаясь под березой. Он считал, что из-за Ящерицы и Тушканчика он не получил пирог, и больше не хотел сидеть с ними рядом.

На макушку кургана взбежал волк Рыжий Загривок и глаза его горели. Пирог волку не нужен был, волк наелся баранины. Выступать волк не собирался, когда шел из дома. Сказки свои он придумал уже здесь, чтобы защитить себя, чтобы и завтра ему позволили жить в Гореловской роще..

Волк поднялся на курган, чтобы говорить о зайцах. О них сочинил он свои сказки. Хитро сочинил, чтобы ясно всем стало, что с зайцами только так индо поступать, как поступает он, волк Рыжий Загривок, чтобы все поняли из его сказок, что чем скорее переведутся в роще зайцы, тем легче жить будет. Речь свою волк начал издалека:

— Тут многие рассказывали свои сказки, а я вот хочу рассказать вам сказки, дошедшие до нас из древности. Их рассказывал мне дед мой — волк Зубастая Челюсть. Сейчас вы услышите их. Но мы все должны понять, что это не просто сказки, а как бы завещание наших предков. Это их обращение к нам, чтобы мы, послушав наказ их, кое над чем задумались. В сказках наших предков очень много мудрости. Ее только понять надо. Вот, например, сказка о заячьей ухе. На первый взгляд вроде ничего в ней такого нет, а вдумаешься — ого-го! Послушайте ее Собрались как-то на поляне в лесу звери и разговорились, кто из них чем знаменит. Заяц тоже пришел. Встал под березкой и стоит помалкивает, слушает, о чем другие говорить будут. Первым на круг Лев вышел. Прошелся по полянке, гривой царственной встряхнул, грудь могучую показал всем.

   —  Я, — говорит, — ваш царь. Надеюсь, этим все сказано?

И все закричали:

   —  Сказано! Сказано!

Заяц тоже голосок подал:

   —  Сказано.

И опять затаился.

Верблюд на круг вышел. Гордо голову вздернул:

   —  Я тропы сквозь пустыни прокладываю. Колючки ем. Похвально это или не похвально?

И все закричали:

   —  Похвально! Похвально!

Заяц тоже сказал:

   —  Похвально.

И опять затаился. Медведь о себе говорить начал:

   —  Вы знаете, сколько во мне силы? Я могу вот эту березу, под которой Заяц стоит, в дугу согнуть. Хотите поглядеть?

Но медведь два дня назад по лесу ходил, дуги из деревьев гнул, все видели и потому закричали:

   —  Не надо! Не надо!

Заяц тоже сказал:

   —  Не надо.

Хотя его никто и не спрашивал.

И когда все высказались и больше говорить было некому, вспомнили и о нем.

   —  Что же ты ничего не скажешь, косой?

А что зайцу говорить? Ему хвастать нечем: нет у него ни силы медвежьей, ни хитрости лисьей. И сквозь пустыни он троп не прокладывал. А звери столпились вокруг него, ждут:

Говори. Прижался Заяц к березе. Шепчет:

Что вам от меня надо? Не смейтесь надо мной. Мы, зайцы, только ростом не взяли, а головы у нас думают не хуже ваших.

   —  Что? Что ты сказал? — возмутились звери.

   —  А то и сказал, что наши головы не хуже ваших соображают. Приходите завтра ко мне. Я вас всех один досыта накормлю.

   —  Что? Один?

   —  Один.

   —  Досыта?

   —  Досыта.

Заяц разгорячился, ушами подергивает, лапами размахивает. Посмеялись звери над ним, а на другой день в гости к нему пожаловали. И детей с собой привели: пусть и они посмеются над Зайцем- Ну где это видано, чтобы Заяц один всех накормить смог! Вот хвастун-то. Звери перемаргивались между собой, посмеивались, а Заяц молча раздал всем ложки. Подвел к озеру и говорит:

   —  Вы знаете, что такое уха? Это вода с рыбой. Вот вам на первое целое озеро ухи. Съедите, я вам второе подам. Но только чур уху мою до дна выхлебать.