- А если это займет год или два? – спросил я в ужасе. Во-первых, я умру от одиночества, во-вторых, от невозможности поговорить с кем-то, кто не считает меня психом, в-третьих, я обязан был помнить каждую секунду этого пути, чтобы не позволить людям убедить меня в том, что это плод моего воображения.

- Значит ты вернешься двадцатилетним и будешь шутить над этим до конца наших дней, - нашелся Енох. Наших дней. Я прижался щекой к его груди. Как, во имя всего святого, я должен добровольно отказаться от этого? Енох давал мне силу всю последнюю неделю. Я был зависим от него с первой минуты, а теперь должен оставить, и родители вряд ли отпустят меня на свидание. Но чем больше я слушал его, тем больше понимал, что он прав. Я был призраком с неоконченными дома делами.

- Енох.

- Что?

- Ничего, мне просто нравится произносить твое имя.

Енох снова улыбнулся мне. Я хотел поцеловать его, но время было упущено. Голос Эммы из-за двери сообщил, что мисс Перегрин ждет меня. Я должен был ехать домой.

- Мистер Портман, - она встретила меня в гостиной. Я посмотрел на нее мрачно, понимая, что о моем – и не моем одновременно – решении она знает. Удивительно, но раньше мне не приходило в голову то, что она может не одобрить наши с Енохом отношения, и окрик Еноха стал этому подтверждением. Он влетел в гостиную следом за мной, и в несколько секунд он обнял меня со спины, как будто бы защищая перед мисс Перегрин.

Я улыбался, как дурак. Рука Еноха поперек моих плеч была надежной.

Мисс Перегрин закатила глаза.

- Я достаточно люблю своих детей, чтобы знать, что делает их счастливыми, а что – нет, - проворчала она. – Но я хотела бы знать ваше и только ваше решение, мистер Портман. Вы имеете право выбирать, несмотря на то, что мистер О’Коннор считает иначе.

- Я думаю, что мне правда нужно домой. Я некрасиво поступил с родителями, да и мне стоило бы слегка повзрослеть, наверное, - я пожал плечами. Мне кажется, мисс Перегрин видела, что я вру. Но почему-то она позволила мне эту ложь выдать за правду.

- Тогда мы отправляемся немедленно, - заявила она.

- Пожалуйста, проводи меня, - в панике обернулся я к Еноху, не готовый к тому, чтобы отпустить его сейчас. Он кивнул, и я с благодарностью сжал его руку. Мисс Перегрин предусмотрительно села в лодке к нам спиной, и мы остались делить последние минуты вместе. Я молчал, и Енох тоже, но наши руки были заняты своим ритуалом общения. Я понимал, что как только я окажусь дома, я начну медленно умирать без Еноха. Мне даже нечего было взять с собой, и я не мог его сфотографировать, чтобы хоть как-то протянуть. Не знаю, думал ли он о том же самом. Я провел пальцами вдоль его пальцев, крепко сплетаясь с ними. Я шел на какое-то извращенное самоубийство.

- Я вернусь, как только смогу, - прошептал я, не в силах больше сдерживаться. Я обнял его боком, неудобно, но хоть как-то. Я панически дышал в его рубашку, как будто это должно было меня успокоить. Я не хотел уходить. Должен был, но не хотел.

- Я знаю, - ответил он мне наконец, прижавшись губами к моей макушке.

Лишь бы в оставшихся вещах деда я смог бы найти фотографию Еноха.

- Может быть, получится писать, - в отчаянии пробормотал я. – Эмма сказала, что они заведут тут ящик для писем, рядом с петлей.

- Я не мастер писать, - усмехнулся Енох. Мне не представлялось возможным отстраниться от его тепла и его рук. Это был какой-то садизм. Но мы уже выходили из петли. Время неумолимо утекало, лишая меня последних секунд с Енохом. Нужно было отпускать его, но я не мог. Это все равно, что оторвать себе руку. Наконец я сделал это, как только мы причалили к тому месту, откуда все начиналось. Даже без мобильника я мог легко найти своих родителей.

Мы пошли к ближайшему полицейскому участку. Я сидел в ожидании родителей, как на иголках. Потом меня осенило. Я подошел к полицейскому и попросил у него смартфон. Он покосился на меня со смехом, посчитав меня дураком, но я сказал, что хочу позвонить больному деду, чтобы он не волновался. Прокатило. Возможно, полицейский был просто хорошим парнем. Я отошел за изгородь, там, где было место как будто бы для курения, так сильно там воняло табаком. Мне потребовалось всего несколько секунд. Селфи и дети моего поколения – это самый отличный тандем. Енох не понимал, что я делаю, но у меня не было времени.

Зато у меня остались всего три снимка, лежащих на моей электронной почте. Отдавая телефон полицейскому, я благодарил всех технических богов за быструю съемку и быстрое удаление.

Когда я увидел своих родителей, мне стало стыдно. По-настоящему. Они были измучены, бледны, больны на вид. Я запретил мисс Перегрин стирать им воспоминания о том, что я пропал. Я не смог бы жить во лжи. Моя честность была патологической. Приносила мне вред, но избавиться от нее я не смогу никогда. У меня оставались всего секунды до того, как мисс Перегрин сотрет себя и Еноха из памяти окружающих.

Я уже бывал сумасшедшим и психом, мне было не привыкать. Я обернулся молнией, как профессиональный вор утаскивая у Еноха последний поцелуй. Он смеялся моему сумасшествию, а мисс Перегрин явно не одобряла такого откровенного поведения. Мои усталые родители спрашивали, почему я целую какого-то парня.

Через минуту я остался наедине с их гневом, усталостью и болью от моей мнимой утраты. И я взялся за дело. Я сдал, должно быть, три теста на наркотики. Я говорил родителям, что сдуру поехал сюда на спиритический сеанс с дедом, но сейчас я нормальный, я понял, что я был идиотом, и я твердил это всю дорогу домой, разбавляя этот монолог фразами про то, как я их люблю. А ведь я их любил. Жаль только, что они никогда не смогли бы меня принять таким, какой я есть. Я вернулся домой в рекордные сроки, но вместо радости почувствовал лишь пустоту. Родители объявили мне арест и забрали смартфон, но я был достаточно умен, чтобы скачать на флэшку фотографии заранее. Под видом очередного сеанса у врача я смылся в печать фотографий, в которую в жизни не обращался. Я опоздал к очередному терапевту, но врал ей в три раза лучше, обнадеженный тем, что вскоре у меня будут фотографии. Мне предстоял долгий путь до нормальных отношений с родителями, и мне нужен был допинг. Вечерами я ложился на кровать, слушая тишину, и вспоминал все, что я пережил. Я смотрел это как кино. Только так я мог сохранить эти воспоминания в своей голове. Я переживал каждый момент с Енохом снова и снова, но мне становилось только хуже. Перед родителями я улыбался, смотрел с ними идиотский телевизор, но как только оказывался один, пялился в распечатанные фотографии, только чудом четкие. Просто чудом. Три фотографии и мои воспоминания – не так и много, чтобы не сойти с ума. Я не играл в компьютер, не ходил в кино, я стал просто читать, лишь бы убить время.

Я написал письмо наугад, на единственный близкий к Акру Дьявола ящик. Ответ я получил лишь через две недели. Это было чудесное письмо, полное строчек разных почерков, и я читал весточки от моих друзей со слезами на глазах. Я начинал понимать, что зря пытаюсь сохранить нормальную жизнь. Она не для меня, ведь я странный. Такой же, как и мой дед. Самое важное в этом письме складывалась всего в четырех словах.

«Я скучаю по тебе.»

И имя, которое я так любил.

Я помнил, как положил голову на руки. Я боялся, что любовь к Еноху пройдет, но нет, я не мог есть, не мог спать, мне не хватало его, как дозы наркоману, и это становилось заметно. Родители, только расслабившееся, начали снова меня пилить. Мне казалось, что я на грани. Я держался только редкими письмами, в которых от Еноха были всего лишь пара строчек. Но эти строчки делали меня живым. Я уже не понимал, зачем послушался его. Родители все равно считали меня психом, да я начинал думать так. Ведь я оставил Еноха там. Так далеко от меня. Так глубоко в прошлое. Вечерами мои руки дрожали, когда я брал наши фотографии. Я был похож на помешанного в эти секунды. Мне было плохо, с каждым днем еще хуже. Я не просто угасал, я сходил с ума.