Борьба с собственным телом была сильна. Я остро вспомнил, как легко я касался его кожи, помогая ему переодеваться. Я пытался представить, что значит провести по ней рукой, но вспоминал лишь жар его щек. Мои руки тревожно дернулись. Я проигрывал. Я старался отвлечься на его руки, растирая и согревая их, но вместо этого думал о том дне в петле, когда я лежал на его коленях. Сейчас, в темноте и сырости, я снова запылал и заалел щеками от воспоминаний о том, как мое тело реагировало на движения его пальцев. Он никогда и близко не подходил к моему деду и наоборот, он понимает разницу между нами, не может, черт возьми, не испытывать хотя бы тысячной доли того, что мучает меня, иначе не подпустил бы меня к себе. Енох. За последние несколько дней его имя отзывалось в моем сознании целым ворохом щекотливых воспоминаний. Возможно, только я и держал его так, в кольце рук, за всю его жизнь. Если бы это было так, я бы совершил что-то непоправимое. А так я не был полностью уверен в его ответе.

Ответе.

Он снова пошевелился во сне. Я едва не подскочил, ощутив, как Енох уткнулся мне в шею. Хуже всего было не только ощущать его горячее дыхание, добавлявшее мне невыносимого огня, но и обнаружить, что его губы касаются моей кожи.

Да я бы заорал, если бы мог. Я должен был определить наши с ним отношения, или мне действительно понадобился бы психиатр. Все началось с первого же дня, как только я увидел его. Я не представляю ни единого другого человека, которого бы хотел коснуться до зубного скрежета.

Если бы на его месте была девушка, то я прекрасно знал бы, что влюблен. Но Енох был так же далек от девичьей природы, как Земля от Солнца. Я буксовал, пытаясь вылезти из этого парадокса. Я никогда не замечал за собой ничего, что позволило бы мне думать о том, что я в принципе другой. У меня никогда не было никаких предпосылок, и вдруг я встречаю его. Все в нем, от внешности до голоса, заставляет меня восхищаться им, желать стать ближе. Я пробивался к нему с невиданным усердием, и вот он, Енох, спит в моих руках и на моем плече, не зная о том сумасшедшем огне, что вызывает во мне. Что, если в его время это с натяжкой можно было назвать нормальным? Никакой нормальности лично я не видел. Мне нужно было так много Еноха, сколько я вообще способен вынести. Да я бы съел его, если 6 мог, только не отлучаться от него ни на шаг. При мысли о том, какой вкус у кожи Еноха, я окончательно съехал с катушек. Я уступил рукам, которые сами по себе взметнулись к лицу Еноха, к его волосам, зарываясь в них и путаясь в его кудрях. Или я должен был уйти, или лишить его выбора.

Осторожно отпустив его на сумку головой, я бросился вон из пещеры, не слыша ничьих предупреждений. Я бежал по огромным камням берега, стараясь свыкнуться с тем, что я влюблен в Еноха О’Коннора, парня из девятнадцатого века, который мог пристрелить кого угодно и забрать его сердце, чтобы оживить мертвого. Я вспомнил, как удивительно к месту выглядел пистолет в его руке. Я нашел это таким же опасно-возбуждающим, как и общение с ним.

Я грохнулся на камень, наиболее плоский среди всех. Я сжал волосы в руках, опустив голову. Чем больше я вспоминал, тем хуже мне становилось. Ведь я действовал так, словно понимал природу этих ощущений, словно смирился со своей влюбленностью, чем, наверное, вызвал доверие Еноха. Я ощущал себя предателем. Я даже не удосужился разобраться в себе, прежде чем лезть к нему. Я так боялся стать ненормальным еще и в этом, что всерьез думал сбежать. Только бежать было некуда. Я хотел извиниться.

Извиниться за то, что схожу с ума по нему, извиниться за то, что не могу держать себя в руках. Я не был готов к ответственности за то, к чему склонял его. Он не мог знать о такого рода отношениях, которые в моем мире были близки к пропаганде. Мои уши пылали. Я хотел бы никогда не влюбляться в него, ведь мои моральные терзания были сильнее, чем все удовольствие, что я получал от прикосновений к нему.

Я просидел так около десяти минут. Снова начал накрапывать дождик, и я потер онемевшие от холода пальцы. Я остыл и мог возвращаться. Я встал, развернулся и едва не шлепнулся на задницу, вопя благим матом. Я подумал, что все, настала пора галлюцинаций. Я ущипнул себя. Было больно. Я сделал глубокий вдох. Сейчас или никогда.

- Не позволяй мне сделать этого, - взмолился я, смотря прямо в глаза Еноху. Да, я жалок, я слаб, я урод, каких вообще земля не должна носить, помоги мне в последний раз. – Не позволяй мне сделать то, что будет нельзя исправить.

Он твердо развел мои руки в стороны. Я испытал облегчение от того, что он внял моим просьбам, но вместо того, чтобы, скажем, врезать мне по солнечному сплетению, чего я подсознательно желал, он встал ко мне нос к носу. Все начиналось снова. Я так сильно закусил губу, что она взорвалась острой болью. Мои руки дрожали. Предательское сердце пошло на попятную и замедлилось до рекордного минимума.

- Не позволяй мне поцеловать тебя, - пробормотал я хрипло, понимая, что не могу держаться больше. Потребность в нем была сильнее страхов и принципов. Я не знал, что сделаю с ним, если он сейчас же не поставит меня на место.

Но он молчал. Я ненавидел его так же сильно, как и обожал. Его губы были так близко, что я уже не представлял ничего другого, кроме как поцеловать их. Мое тело было готово предать меня, а разум – простить это. Последним толчком силы воли я закрыл лицо руками. Оно снова горело. Я вообще не могу существовать, поглощенный в такой момент такими заботами. Мне не было места среди странных, потому что я слаб, и среди нормальных, потому что я другой. Я сам, собственноручно, перекрыл себе пути в оба мира. Как же было трудно дышать.

Я не мог сопротивляться силе Еноха. Он отнял мои руки от лица. Я находил его поразительно красивым. Я твердо знал, что никогда раньше и никогда в будущем я не смогу встретить никого, кто был бы похож на него. Я был влюблен в него, может быть, еще по-детски, но сила этого чувства была слишком гипертрофирована. Я был на грани.

Он склонился к моему уху. От перенапряжения мои глаза наполнились влагой, так долго я держал их открытыми. Я моргнул. Енох все равно что пытал меня, ведь я касался его своей щекой. Он все еще держал мои руки. Мне казалось, на мне отпечаталось все места, где мы когда-либо соприкасались.

- Я больше не могу, - признался я на выдохе. Дальше падать некуда. – Я не могу ни о чем думать, не могу…

- Я тоже.

Промежуток между его шепотом и сумасшедшим, алогичным, невинным прикосновением губ к моей щеке был мизерный. Все мои мысли сделали реверс и встали, организовав полный стаз. Я мог только хлопать глазами, переваривая информацию. На этот раз я застонал вслух.

Мне было мало. Я прижимался губами к его губам, прихватывая каждую из них. Я шарил руками по всему его чертовому телу, которое так идеально подходило мне. Я не знал, что я хочу от него, не имея никакого опыта вообще, никогда и ни с кем. Я был уверен в том, что здесь мы с ним друг от друга не отстали. Я не понимал, что мне нужно делать, но мне было дико хорошо от легализованной возможности трогать его так, как я захочу. Я потерял способность ориентироваться в собственных руках. Я не мог оторваться от него, скользя губами по его щекам, губам, носу. Он не успевал за мной. А я боялся, что умру от сердечного приступа, если остановлюсь хоть на секунду и пойму, что он отвечает мне. Я постоянно целовал его так, как, наверное, только в детском саду и целуются, но тут же забывал ощущение его губ и возвращался снова. Я забыл, что нужно дышать, я забыл, что мы на виду. Я целовал его шею, этот мучительный источник его запаха, от которого все мое тело рефлекторно напрягалось. Мои пальцы давно запутались в его волосах. От своего имени, произнесенного им, я дурел еще больше. Мне было мало.

Так мало.

Свет прожектора ослепил меня.

В который раз я поставил его жизнь под угрозу.

========== 5. Между ==========