А вот протез не получился. На нем было просто невозможно ходить: пружина стреляла и деревянная нога подпрыгивала. «Только футбол пинать», — подсмеивался над собой Андриан. Но не отступал. Нога все же сгибалась так, что можно было сесть.

— Вот так, братуха, — говорил он Кешке. — Живы будем — не помрем.

Кешка, казалось, и этому радовался. Носился по огороду сломя голову, бодал Андриана.

— Столкнешь, бесило! Ишь ты какой вымахал. Запрячь бы тебя, Кеха, а? Не возражаешь? И верно, давай робить. Смотри, Кеха, это тебе обновка, — Андриан вытащил хомут. Кешка подставил голову, позволил надеть хомут и впрячь себя в сани. Но как только санки потащились за ним, Кешка подобрал ноги и дал козла. Шарахнулся в сторону и заклинился оглоблями в калитке. Андриан принес Кешке кусочек посоленного хлеба.

Бык поначалу мелко дрожал, а потом взял хлеб.

Андриан потихоньку осадил его назад, высвободил из калитки, провел по ограде. Кешка стал ходить с санями по двору. От него шел пар.

— Эх ты, дурачок.

Кешка лизнул хозяина в нос. За этим занятием их застала Аграфена.

— Ну, Андриан, честное слово, выдумщик же ты. Отродясь не видывала, чтобы на коровах ездили.

— Да ты, мать, и не сомневайся. Это же молодчина!

Кешка наставил рог в сторону Аграфены.

— Вот те на! Корми его, а он вон как!

Когда появились на пригорках проталины и снег в лесу сник, Андриан выписал в правлении билет на порубку жердей и дров. Ему отвели делянку неподалеку от деревни, на заросшей пашне. В паре с Кешкой он навозил и жердей и хлыстов на дрова. Обнес усадьбу изгородью. Пожалуй, ни у кого такой в деревне не было. Такую же городьбу услужил и тетке Марье. Одним словом, все было сделано по-хозяйски.

О победе Андриан узнал, когда после ночевки возвращался с дровами. Еще издали он увидел флаг над правлением.

— Ну, кажется, конец! — Андриан поторопил быка. В открытых воротах стояла Аграфена. Она бросилась ему на шею, плача и смеясь. На столе стоял самовар и закуска. Андриан надел гимнастерку, приколол награды.

— Схожу-ка я в магазин, может, казенку выбросят.

Аграфена оглядела его с ног до головы.

— Ну, с богом, ступай.

На завалинке магазина сидели мужики и шумно разговаривали, увидев Андриана, тянули его за рукав. Андриан обернулся. Налили, он переложил костыль в правую руку.

— Ну, будем! С победой! — выпил одним духом. Закусил белой головкой лука с сизым топорщившимся пером.

В магазине тоже шумели, ждали машину из района.

— Андриан, наша взяла, вам полагается, — и завмаг с бабьим лицом бросился ему навстречу и выставил на прилавок поллитровку с четвертинкой. Четвертинку Андриан сунул в карман, а поллитровку, выйдя из магазина, поставил на завалинку.

Колхоз отсеялся, колхозники посадили огороды. Хозяйки в этом году раньше обычного опрокинули свои квашни кверху дном в ожидании нового урожая, а сенокосную пору тянули на подножном корму: грибы, щавель, ягоды, кто-то, не удержавшись, подкапывал молодую, величиной с воробьиное яйцо, картошку. В самый разгар сенокоса Аграфена со своим звеном метала стога на дальних утугах и ночевать не приезжала.

Андриан на главном стане отлаживал черенки к граблям, вилам, отбивал литовки, подвозил на Кешке воду. День в работе, а когда наступал вечер, хоть поезжай на дальний утуг, так тянуло к жене. В один из таких вечеров в дом влетела Нюшка.

— Дядя Андриан! Тетка Аграфена сгинула.

Андриан заметался по двору. Пока запряг быка, подъехала подвода, и привезли мертвую Аграфену. Напоролась на вилы. Двор наполнился ревущими бабами.

Хоронить ее везли на Кешке. Провожала вся деревня. К вечеру все разошлись, и Андриан остался один. Страдали в небе жаворонки. Кешка выщипывал между кустов траву. Андриан сидел на свежем могильном холмике, опустив руки и уронив голову на грудь. И никак не мог понять, как все могло случиться. Возвращался он уже поздно, не видя дороги. Кешка шел, как собачонка, по пятам.

В доме стало невыносимо пусто.

«Может, на озера уехать, в старые шалаши? И в самом деле, поедем-ка, Кешка. Нам с тобой никак нельзя разобщаться».

Кешка пережевывал жвачку, улегшись у его ног, и время от времени тяжело вздыхал.

— Пережить бы нам маленько, Кешка. Дождемся Георгия и опять оклемаемся. Ты, брат Кеха, одно пойми. Жить-то надо, как-то. Поедем, поедем-ка на озерья…

Андриан разыскал в чулане старую сетку, добыл бутылку дегтя. Целый день при закрытых воротах собирал возок, трудно ему было на людях. Укладывал в двуколку свои пожитки. Сказавшись только тетке Марье, по рассвету запряг Кешку и выехал за деревню.

Старая дорога на Голоты едва угадывалась. Заросла пырьем, да и тальник с обочин подступал так, что еле-еле Кешка протаскивал таратайку. Кешка не понимал, куда и зачем вздумалось Андриану тащиться в такую комарную пору, и поэтому ступ его был мелким, неподатливым, осторожным. А Андриану не терпелось скорее отъехать подальше за деревню. Он слезал с тележки и шел впереди. Шел, пока не выбивался из сил, и тогда уж приваливался на тележку.

Ободняло, и нещадно звенел гнус. Кешка сек ногами, мотал головой, хлестал длинным с кисточкой хвостом и дико поводил глазами. Андриан остановился, вынул из мешка бутылку с дегтем, выдернул зубами пробку, подлил в ладонь дегтю и помазал Кешке вокруг глаз, в паху. Кешка, присмирев, прижался к Андриану.

— Ат мы их, кровопийцев, вот мы уж им…

Шалаш стоял на бугре над озером. Андриан чуть его не прошел. Крытый корьем, он сливался цветом с окружающими деревьями и кустарником.

Андриан нагнулся, заглянул внутрь и сразу влип в паутину, обобрал ее, клейкую, ладошкой с лица, прилег на блеклую траву, проросшую сквозь старую подстилку. Сил не было, но он все же встал, распряг и отпустил быка на волю. Поначалу хотел привязать на длинный потяг, но какая дружба на веревочке? Вольному воля. Разобрал возок. Попала в руки литовка, повертел ее, постоял, унял сердце и взмахнул косой. «Куда это я жадничаю, размахнулся». Взял поменьше прокос и протянул сквозь траву литовку. Оголилась белая стернь. По-девчоночьи получается. Передвигал ноги, почти не отрывая от земли, а прошел узенькую строчку до самой воды. Оперся на литовку, перевел дух, поглядывая на воду. Сетешку бы бросить — гляди, и уха будет. А как забросишь: ни лодки, ни плота. Поудить разве? Поудить можно. Крючки есть, леска тоже. Только вот комары без движения загрызут.

Кешка бродил по закрайку озера, откусывал сладкую курчавую водоросль, и над ним колыхалось серо-сизое облачко мошкары.

Андриан поднялся по прокосу от озера к шалашу. Насобирал трухлявых пней. И уже было запалил, как спохватился, достал топор и принялся рубить дерно и скатывать мох в рулон вокруг костра. Сырая земля приятно холодила руки, остужала разгоряченную грудь. Под руку попался червяк. Андриан ухватил его, посвистел, вытянул из земли и спрятал в коробок. Распалил сушняк. Когда огонь окреп, накрыл его дерном. Сине-розовый дым стелился по озеру. Кешка, чмокая сыростью, тут же пришел и сунул морду в дымокур.

— Понимаешь толк, ехе-хе, Кеха, Кеха. Скоро и кедрач поспеет, уже сейчас можно шишки жарить в костре. Такие пахучие любила Аграфена.

Солнце уже скатывалось с вершин лиственниц, мельтешило между ветвей, падало огнисто в воду, и от этого озеро полыхало раскаленной латунью, и только под берегом в острой осоке свинцово остывало.

Андриан принес воды, соорудил таган, подвесил чайник и из мешочка достал баночку с крючками, мушками, грузилами. Тихо. Вокруг шалаша задумчивый вечерний лес. Тяжелые, как дробины, ягоды клонят до самой земли тонкие ветки черемухи, и рясная смородина разрослась у шалаша. Андриан не удержался и поднял ветку. Зеленая ягода подернулась сетчатой плесенью. Андриан нашел за шалашом старое, подточенное муравьями удилище, приделал леску, поводки, крючки. Прихватил ведро и, не дождавшись, пока закипит чайник, спустился к воде.

Берег, словно резиновый, сдавал под ногой и волновал траву. Кешка плелся сзади.