- Для тебя, может быть, а для меня? – парировал Йен.

Ебаный в рот, тебе что, сука, утра мало?

- Ты именно здесь хочешь провести свой выходной? – последний аргумент был озвучен Милковичем под нервный смешок рыжего.

- Но ты же здесь, - и тут же был отправлен в нокаут безапелляционным собратом в ответ.

- Дай мне пару часов, встретимся у тебя дома, - на смену предложениям пришла просьба.

- Если заставишь меня уйти, не возвращайся, - но и она не смогла пробить стену галлагеровского упрямства.

- Ты хули ведешь себя как баба? – заметно подзаебавшего Милковича за этот день.

- Мне надоело жить во лжи, а тебе нет? – продолжал вещать рыжий, поднимая глаза на Микки, встречая недовольный взгляд голубых глаз своего парня.

- Я не лгу тебе, - ответил тот, теряя терпение.

- А всем остальным? – но рыжего уже понесло.

- А не срать ли на всех остальных? Какая, в пизду, разница, если я им врать буду? – не понимая, к чему клонит Галлагер, начинал заводиться брюнет.

- Потому что… - и рыжий последовал его примеру, - ты не свободен, - прошипел он, поднимаясь со стула, крепко сжав кулаки и поджав губы, прожигая Милковича своими глазами.

- Йен, свободным меня делает то, что происходит между нами, - перед которыми Микки был бессилен. – А не то, что известно этим мудакам.

Галлагер открыл было рот, чтобы ответить, но пошарпаные двери «Алиби» распахнулись, впуская дедушку виновника торжества, вальяжно шествующего вдоль столиков к своему вмиг отскочившему от рыжего сыну, поспешившему схватить кряхтящий сверток из пластмассовой переноски, заканчивая неприятный разговор.

Папаня вернулся, блять.

Велкам, ёпта.

- Пошли, поговорим, - нарисовавшись за спиной Микки, позвал Йен спустя пару часов, врываясь в разговор Милковича с женой, вновь решившей припугнуть брюнета отцом, уже заметно поднабравшимся за соседним столиком, рассказывающим друзьям и родственникам о том, сколько ножевых нанес своему сокамернику, неосмотрительно намекнувшему ему о ректальных стимуляциях.

- Чё такое? – спросил Микки рыжего, допивающегося свою бутылку Егера, подходя к нему сразу после обильно сдобренного угрозами и оскорблениями монолога, протараторенного в лицо советcкой шмаре.

- Хотел сказать, что ухожу, - ответил Галлагер, хватая со стула свою куртку.

- Ладно, дома увидимся, - вздохнул с облегчением Микки, чувствуя, как, наконец, крепко сжимающая его жопу железная рука «наочке» ослабила хватку.

- Нет, не-а, - но, кажется, зря. – Все кончено, - отрезал Йен, обернувшись.

- Ты чё, блин, несешь? – подходя ближе, возмутился Милкович, заглядывая в лицо рыжего, на котором, он готов был поклясться, заметил небольшую блестящую дорожку.

- Мне больше не интересно быть любовницей женатого, - ответил Галлагер, отступая.

- Ты когда в такую истеричку превратился? – Какого хуя тут происходит?

- Когда понял, какое же ты ссыкло.

Чё, бля?

- Повтори, и я тебе такой пизды выпишу, - прорычал Микки, обозлившись от столь хлесткого замечания.

- Давай, давай, здоровяк, - но Йена не смогла остановить эта призрачная угроза. – Думаешь, ты крутой, да? Не-а! Ты трус, - да и что-либо другое не смогло бы сейчас справиться с этой задачей.

- Иди в жопу, ты нихрена не понимаешь, - толкнув Галлагера, прорычал брюнет, крепко сжав зубы.

- Все я понимаю, - не унимался рыжий. – Я куда лучше других понимаю, что ты боишься своего отца, боишься своей жены, боишься быть самим собой, - прошипел Йен, наклоняясь к лицу своего парня, ощутимо надавив на грудную клетку Милковича длинными пальцами, заставляя отступить, но чувствовать отголосок боли даже после потери контакта.

Внутри, под ребрами.

- Ну и ладно, вали, почему меня должно это колыхать, блин, - кинул Микки в спину удаляющегося парня, гадая, почему этот разговор и эта широкая спина, направляющаяся к двери, кажутся такими пиздецки знакомыми.

И последний взгляд, брошенный Галлагером, решившим оглянуться, стоя уже в дверях, ответил Милковичу на мучивший его вопрос.

«Он уходит, снова» - пронеслось в голове брюнета, возвращая горькие воспоминания о побеге рыжего, о времени БЕЗ НЕГО, продолжительных поисках после и по крупицам восстанавливаемом доверии.

«Только теперь навсегда» - подсказали зеленые глаза с противоположного конца зала, боль и разочарование в которых били под дых посильнее любого натренированного кулака, а мелькнувший в них на доли секунды огонек надежды, заставил сделать шаг:

- Эй, простите, - звонко хлопнув ладонью по полированной барной стойке, прокричал Микки, заставляя посмотреть на себя всех собравшихся на крестины. – Можно минутку внимания? – и одного особенного гостя, замершего в дверях, задержав дыхание. – Я хочу, чтобы вы все знали, - прогремел в гробовой тишине дрожащий голос, - я, блять, гей! Старый добрый педераст, - повторил он для особо непонятливых чуть тише. – Подумал, что всем стоит об этом узнать, - уточнил Микки под звук захлопывающейся входной двери. – Теперь доволен? – спросил одного конкретного слушателя с огненной макушкой и блядскими зелеными глазами, в полумраке помещения блестевшими непролитой влагой.

- Значит, признался окончательно? - спросил Галлагер, сидевший на бетонном блоке напротив входа в «Алиби», вытирая кровь с лица, передавая Микки фляжку с горьковатой золотистой жидкостью немалых градусов.

Наверное, только глухонемой не услышал выкрикиваемого на весь район признания Милковича, прижатого к патрульной машине, подробно, в красках и мельчайших деталях описывающего своему отцу, нагнутому у другой, свои сексуальные предпочтения.

С небольшими потерями в виде кусочка зуба брюнета и пары трещин на ребрах рыжего, а также красной вязкой жижи с характерным металлическим привкусом, стекающей по скулам и костяшками пальцев парней после продолжительной драки, развязанной Терри в баре, но Микки, все же, пришлось это сделать.

Признаться в своей ориентации.

Наконец, открыто заявить всем свои права на рыжее недоразумение, ворвавшееся в его жизнь с монтировкой наперевес и лишившее покоя.

Доказать Галлагеру, что он не трус.

Что он достоин этого зеленоглазого мудака, даже с разбитой в кровь мордой продолжающего улыбаться своей гребаной кривоватой улыбкой.

Окончательно изменить свою жизнь, переполненную ложью и неоправданными страхами, русскоговорящими шлюхами и ебанутыми папашами.

Наконец, быть свободным.

- Но это не значит, что я буду носить платья или типа того, - пробубнил Милкович в ответ на вопрос Йена.

- Да никто и не просит, ёпта, - усмехнулся рыжий, - хотя, ножки у тебя и правда ничё, - рассмеялся он громче, тут же хватаясь за ноющие ребра, насчитавшие как минимум три ножки разъебанного о них табурета.

- Вот ты сука, ёбаный в рот, - расхохотался Микки, заражаясь от Галлагера истерическим весельем. – Да, в рот и будем, - наконец, открыто смог заявить он, даже не потрудившись оглянуться на прохожих, потому что больше их мнение для него не значило ничего.

Галлагер поднялся со своего места, подходя к Микки, продолжающему улыбаться только ему одному известным мыслям, опуская широкую ладонь на плечо своего парня, тут же поспешившего поднять голову, чтобы заглянуть в изумрудные глаза Йена.

«Пошли домой, Мик» - беззвучно произнесли разбитые губы рыжего, прижимаясь к перепачканным кровью, растрепанным волосам Милковича.

«Домой» - ответили голубые глаза брюнета до того, как исчезли за нежной кожей век.

========== БОНУС. Предписание врача (NC-17) ==========

Принимать в больших количествах,

желательно, ежедневно.

- Эй, блять! - прокричал Милкович, распахивая входную дверь своего дома, проходя внутрь.

И трудно было сказать, было ли это междометием, часто употребляемым брюнетом для выражения различного рода эмоций, или обращением к своей женушке, свалившей из «Алиби» в неизвестном направлении вместе с ребенком, как только приехала полиция.

В любом случае, ответа не последовало.