— Извините меня…
Он снова уселся за письменный стол.
На улице хлестал дождь, а ветви почерневших деревьев били в окно, расположенное прямо за спиной доктора Дрейфа.
— Можете продолжать.
Он склонился над столом и читал свои записи вслух:
— …«невероятно»…
— …«бесконечно»… — отвечала женщина до странности нейтральным, лишенным какой-либо интонации голосом.
Угасло ее возбуждение, а с ним и интерес, столь в мелких, странных деталях переданный существом, которое только что в ней обитало.
Дрейф усмехнулся и окунул перо в чернила:
— Простите, простите, барышня, я сейчас напишу правильно,
«БЕСКОНЕЧНО скучное существование…»
Он зачеркнул неверное слово и вписал правильное,
мельчайшими буквами,
точно над неверным словом в промежутке между строчками.
Сделав это, он с большим удовлетворением поднял глаза, с нетерпением ожидая, что анализ покатится дальше,
словно очень сложная машина.
Но женщина ничего не говорила
и, казалось, не думала продолжать.
Дрейф своим цепким взглядом ученого смог в этой стадии увидеть, что в нее уже вселяется новое существо или, во всяком случае, она находится в чувствительной фазе расщепления на старое и новое…
Поэтому он терпеливо подождал некоторое время, а потом откашлялся и с крайней осторожностью спросил:
— Вам, может быть, хотелось бы продолжить?
Прошла минута-другая молчания, во время которых было слышно закрывающуюся в коридоре дверь,
и приглушенное бормотание двух женских голосов
(один — постарше, а другой — значительно моложе, нежнее)
проникло сквозь солидную дубовую дверь в приемную доктора Дрейфа.
После некоторого размышления, тянувшегося по мнению Дрейфа целую вечность, женщина ответила,
жалким, тоненьким, слабеньким голоском маленькой девочки:
— Я не знаю, хочу ли я об этом говорить, доктор,
это связано со слишком большим унижением.
Дрейф, услышав этот тон, в котором невозможно было ошибиться, немедленно понял, о чем идет речь, и чуть загадочно улыбнулся самому себе.
Чтобы внести во все это окончательную ясность,
на случай, если он, несмотря ни на что, все же ошибся,
он решительно, но мягко указал ей:
— Барышня, я знаю, как вам трудно, но подумайте о том, какое облегчение вы испытаете, итак — перед нами теперь новое существо?
— Да.
Ответ ее, однако, прозвучал как бы со стороны.
А физически она выглядела гораздо более худой, чем прежде.
Казалось, грудь ее запала, черты лица утончились.
— Вы молодая или старая?
— Молодая.
Теперь она словно выдыхала каждое слово.
В приемной тотчас же стало очень холодно, и разве не вылетало изо рта Дрейфа облачко ледяного пара?
Он нажимал на нее далее, не обращая внимание на сопротивление, которое было ей к лицу, будучи аналитиком, заходил все дальше и глубже:
— 20, 19, 18, 17, 16, 15, 14?
— 13, да, скорее всего 13.
Дрейф засопел.
Женщина побледнела.
Наружная сторона стеклянных банок, застекленные свидетельства в рамках и огромные очки Дрейфа подернулись легкой дымкой,
но все произошло тихо, незаметно,
так что это едва заметили оба участника беседы.
— Хотелось бы уточнить,
где именно вы сейчас находитесь?
Тут она взяла разбег, помедлила и наконец ответила ему тише прежнего,
голосом, который, казалось, не относился более ни к какому телу:
— В лесу, доктор.
За этим последовала долгая, продолжительная тишина, которая действительно в былые времена могла заполнить целый лес
(а сконцентрированная в этой душной комнатушке, она была почти невыносимо тягостной и глубокой).
Дрейф вздрогнул, а женщина медленно,
слово за словом,
несмотря на огромное внутреннее сопротивление,
выдавила из себя:
— Там пять мужиков.
Так-так, теперь у него не было никаких сомнений!
Этот случай несомненно следовало отнести к категории «половые посягательства»!
Явление, которое в трудах Попокоффа очень метко и необыкновенно выразительно было определено словом:
глупости!
Как хорошо, теперь Дрейф мог на некоторое время отложить ручку и, немного откинувшись назад,
подумать о другом, чтобы рассказ катился сам собой,
так как он не имел никакого значения,
а главное — его не надо было записывать,
ведь это же всего лишь фантазия!
Дело в том, что в Нендинге их научили, что любое утверждение о посягательствах со стороны одного, или нескольких мужчин, или со стороны всего мужского племени,
если даже оно относилось к детским или юношеским воспоминаниям и отошло в историю,
всегда, всегда,
без малейшего исключения,
следует рассматривать как результат подавленных извращенных желаний самой женщины
и что толковать его следует только как подавляемые желания и мечты.
И пока не найдено средство полностью удалить из тела женщины все, относящееся к полу, утверждения о посягательствах, которым женщины якобы подверглись, будут литься из глубин женщин неиссякаемым потоком,
мужчин будут обвинять то в одном, то в другом,
но они, психоаналитики, не должны поддаваться обману!
И профессор Попокофф доказал свой тезис на черной доске с помощью длинного ряда очень сложных расчетов,
и они были правильными,
ибо Дрейф много ночей не спал, считал,
и все действительно совпало,
до самой мельчайшей цифры!
Теперь Дрейф сидел откинувшись на стуле, позволив женщине бормотать свое:
— Я брожу тут, ни о чем не подозревая, собираю хворост, мелкие прутья и ветки.
Она, казалось, застыла, словно от холода,
вздрогнула и обхватила тело руками.
И в то время, как ее воздушная, почти несуществующая грудь девочки-подростка толчками входила в его сознание, взгляд Дрейфа неторопливо и как будто без всякой цели скользил по мебели в приемной…
По нескончаемым рядам запыленных книг…
— Вначале я изо всех сил сопротивляюсь,
дерусь, кричу, царапаюсь,
но хворост рассыпается, а звезды и луна светят очень ярко.
Над потертыми старыми кожаными креслами, где он обычно сидел по вечерам, потягивая яичный грог, и читал своего любимого «Короля Лира»…
— Но ничего не помогает, как я не пытаюсь сопротивляться,
потому что они смеются, стаскивают с меня одежду и валят на землю,
бьют меня головой о твердую, промерзшую землю…
Над слегка запотевшими в воображении стеклянными банками, особенно над той, с маткой…
— И вот один из них, доктор,
потное лицо, а рот открыт,
я вижу, что его передние зубы до корней стерлись от табака,
и когда он наваливается на меня своим огромным телом, у меня что-то ломается в затылке и меня парализует,
к неописуемой радости остальных…
Над каждой книжечкой,
над всеми свидетельствами в рамах,
над всеми надежными, уютными, привычными предметами,
над…
Внезапно его блуждающий взгляд остановился на чем-то, находящемся в другом конце комнаты.
На чем-то белом, зацепившемся в промежутке между двумя томами трудов профессора Попокоффа,
как раз над креслом для чтения.
Да, там виднелось что-то белое, слегка мерцающее,
а в середине этого белого находилось живое, мохнатое, пульсирующее ядро,
примерно как ядро анализа,
из которого выходят миллионы тонких сверкающих нитей,
подобно нитям, сплетенным…
Дрейф сидел, застыв.
Этого не могло быть.
Этого не ДОЛЖНО быть!
Он далеко перевесился через письменный стол и чуть не опрокинул чернильницу.
На его белом высоком лбу выступили мелкие бисеринки пота.
Ему хотелось убедить самого себя, что это не то, что он подозревает,
что все это — просто жуткий обман зрения, вызванный голодом, жаждой, усталостью и перенапряжением, чем угодно,
но теперь, когда он совершенно ясно разглядел эту тварь и ее отвратительное творение из переплетенных нитей,
