— Да, это было сильное впечатление, — невозмутимо отвечает Ленин, — одно из сильнейших в моей жизни.

— Какая-то чепуха! — резко поднимается с места Плеханов. — У вас все впечатления и впечатления. Ничего конкретного, одни чувства.

Он делает несколько быстрых шагов по комнате, садится. Уже нет того взгляда — с высоты, со второго этажа, обозревая окрестность. Запавшие виски широкого лба покрылись испариной.

Ленин и Потресов молчат.

Долгая, тяжкая пауза.

— Значит, решили все-таки ехать? — нетерпеливо спрашивает наконец Плеханов.

— Да, решили.

— Тогда, что уж толковать…

Руки снова скрещены на груди, голова надменно закинута назад. Взгляд не со второго этажа — с колокольни, с вершины неведомого и никому не доступного холма.

— Если вы уезжаете, — отчетливо выговаривая каждое слово, медленно произносит Плеханов, — то считаю необходимым предупредить вас о следующем… Я здесь сидеть сложа руки не стану и до того, пока вы одумаетесь, могу вступить в иное предприятие…

«Пугает! — мгновенно отмечает про себя Ленин. — Опять интрига, опять шахматный ход!.. Он ничего не понял, ни в чем не разобрался… Ах, Георгий Валентинович, Георгий Валентинович! Ничто не могло вас так уронить, как именно эти слова…»

— Так что же? — спрашивает Плеханов.

«Он еще не теряет надежды сломать нас, — думает Ленин. — Не поддаваться! Нам не нужен женевский интриган мсье Жорж, нам нужен совсем другой Плеханов. Твердость на твердость».

— Так что же?

«На войне как на войне. Не обращать никакого внимания на эту угрозу. Я чувствую — она последняя. Ни в какое другое предприятие он не вступит. Это не настоящее. Он все это придумал только что. Он будет наш — последние минуты проклятый упрямый характер удерживает его на старых позициях. Он сопротивляется, не понимая, что интересы дела на нашей стороне… Нет, мсье Жорж, мы не уступим твоей фанаберии, твоей вздорной натуре, мешающей, как камень на шее, прежде всего тебе же самому. Ты тверд, но и мы не мягче. Мы не сдадимся, потому что мы кругом правы, на нашей стороне польза для многих людей — для движения, для партии, для революции! А на твоей — только личное, только индивидуальное, только честолюбие и тщеславие!»

И Плеханов не выдержал…

В страшном возбуждении начал ходить он по комнате, размахивал руками, суетился, нервничал, бросал отрывистые слова, не заканчивал фраз. Засулич и Аксельрод с изумлением наблюдали за ним. Таким они не видели Жоржа никогда.

А он говорил, говорил, говорил, вспоминал все обиды, когда-то причиненные ему местными «молодыми» социал-демократами, жаловался на усталость, несправедливость, равнодушие, грозился все бросить, все оставить, на все махнуть рукой, уйти в чисто научную литературу.

Находившись, наговорившись и, по-видимому, даже устав, он подошел вплотную к Ленину и, глядя прямо в глаза, спросил, едва сдерживая дрожь в голосе:

— Вы понимаете, что разрыв с вами равносилен для меня полному отказу от политической деятельности? Равносилен моей политической смерти?!

Ленин, не отводя взгляда, молчит.

— Если я не могу договориться даже с вами, я не смогу уже больше разговаривать ни с кем!!

Ленин, не отводя взгляда, молчит.

— Если я не буду работать в революции вместе с вами, то я не буду работать для нее уже никогда!!!

«Искренен он хоть сейчас-то или неискренен? — волнуясь, напряженно думает Ленин. — Или снова маневр? Не помогло запугивание — надо попробовать лесть, а? Но ведь слова, которые он произносит, слишком значительны, слишком серьезны, чтобы оставлять их без внимания, без ответа… Верить или не верить? Надо попробовать поверить… Но не хотелось бы ошибиться. На этот раз нельзя уже ошибаться. Момент ответственнейший… Искренен или неискренен? Маневр или правда?..»

На следующий день (день отъезда) Потресов будит Ленина необычно рано.

— Спал очень плохо, — говорит Потресов, — всю ночь продолжал ругаться во сне с дядей Жоржем.

Ленин смеется.

— Надо кое-что обдумать, — продолжает Потресов. — Хотелось бы все-таки хоть как-то наладить и начать дело. Нельзя же бросать все на полдороге…

— Наверное, — соглашается Ленин. — Наверное, нельзя оставлять все это в таком положении, когда из-за личных отношений может погибнуть серьезное партийное предприятие.

— Идем к «старикам»? По дороге все расскажу подробно.

— Идем.

Они шли вниз по улице почти бегом, то и дело обгоняя друг друга.

И вдруг остановились…

Навстречу им поднимались Засулич и Аксельрод.

— Мы к вам, — устало сказал Павел Борисович, останавливаясь.

— Жорж совершенно убит, — вздохнула Вера Ивановна. — Всю ночь не спал — ходил по кабинету и кашлял.

— Возьмете грех на душу, — добавил Аксельрод, — если уедете, не зайдя к нему.

— Идемте, идемте! — заторопил Ленин. — Есть варианты для примирения.

Плеханов ждал…

Скрывая радость, сам открывает дверь, протягивает руку. Спрашивает у Потресова о здоровье.

— Благодарю, — сухо отвечает Потресов.

Плеханов делает странный жест рукой — будто хочет обнять Потресова. Тот отшатывается.

— Нервы, нервы, — смущенно бормочет Плеханов, — у всех нервы ни к черту. Из-за этого и недоразумения. Печальные недоразумения.

Все проходят в кабинет, рассаживаются.

— Последний разговор, — начинает Ленин. — Имеется три варианта по вопросу организации редакторских принципов. Первая: мы редакторы, вы, — кивок в сторону хозяина, — сотрудник… Вторая: мы все соредакторы… Третья: вы, Георгий Валентинович, — редактор, мы — сотрудники.

— Третий вариант решительно исключается, — быстро говорит Плеханов. — Я категорически настаиваю на этом.

— А первые два?

— Согласен на любой.

— Владимир Ильич, — спрашивает Засулич, — а вы за какой пункт?

— Я за второй. Все — соредакторы.

— Александр Николаевич?

— Второй.

Засулич. Пожалуй, и я за второй.

Аксельрод. Я тоже.

— Прекрасно, — подводит итог Ленин. — Таким образом, можно считать, что второй вариант организации редакторского дела прошел единогласно. Отныне все мы — соредакторы. Поздравляю вас, господа.

— Как быстро все решилось! — смеется Засулич.

— И совершенно бескровно, — добавляет Плеханов.

Улыбка не сходит с его лица. Усы, борода, брови, счастливый блеск глаз — все смешивается в нечто веселое и добродушное.

— Владимир Ильич, — спрашивает Плеханов, — ну а теперь когда же ехать?

— Теперь все равно сегодня, — отвечает Ленин. — В Германии ждет типография.

В декабре 1900 года в Лейпциге вышел первый номер «Искры». Первая общерусская нелегальная марксистская газета начала жить.

Плеханов написал Ленину по поводу второго номера «Искры», что ему он очень понравился — живая и умная газета.

Но когда Ленин поблагодарил его за этот отзыв, «мсье Жорж» ворчливо ответил: «Напрасно вы благодарите меня; на Ваше дело я смотрю как на свое собственное».

В пятидесяти номерах ленинской «Искры», заложивших фундамент революционной рабочей партии России, Георгий Валентинович Плеханов выступал тридцать семь раз.

Однажды из-за нехватки денег возникла реальная угроза прекращения газеты. «„Искру“ надо спасти во что бы то ни стало, — ударил в набат Плеханов, — и если для спасения ее нужно обратиться к самому черту, то мы и к нему обратимся».

Весной 1901 года группа эмигрантов-анархистов, возбужденная на своем очередном митинге слишком горячим оратором, сорвала двуглавого орла со здания русского посольства в Швейцарии. Газеты пустили слух, что во главе демонстрации анархистов шел Плеханов.

Это было смешное обвинение, вызвавшее улыбку у всех серьезных людей, но тем не менее Георгия Валентиновича вызвали на допрос в федеральный департамент юстиции.