Много узнал Жорж и в том самом кружке повышенной трудности для студентов (кружке Фесенко), куда его рекомендовал знакомый однокурсник. Здесь в основном велись занятия по политической экономии. Несколько лекций Фесенко посвятил разбору сочинения немецкого ученого Карла Маркса под интригующим и запоминающимся названием «Капитал». К сожалению, Фесенко скоро уехал из Петербурга, и политическая экономия в кружке была заброшена, а на занятиях на первый план вышли сообщения о русской истории, и в частности — рассказы о восстаниях Степана Разина, Пугачева и Булавина. Это уже было менее интересно, так как все эти сведения можно было почерпнуть из книг к публичной библиотеке, и Жорж постепенно от кружка Фесенко отошел.

К тому времени знакомый однокурсник, как и обещал, поручил ему вести самостоятельные занятия в некоторых рабочих кружках. По принятой тогда моде Жорж всего больше говорил на этих занятиях об учении Бакунина, главным смыслом которого был всеобщий крестьянский бунт.

Рабочие на занятия приходили с самой разной степенью подготовленности, но к абстрактным «бакунистическим призывам» девятнадцатилетнего лектора-«бунтаря» почти все относились одинаково — сдержанно, а кое-кто и с откровенной улыбкой. Зато было много насущных вопросов, и в частности многих интересовала проблема своих личных «отношений» с богом. Абсолютное большинство в бога уже не верило, но продолжало ходить в церковь — по привычке. «Дайте что-нибудь почитать, чтобы с попами развязаться», — просили рабочие. Жорж раздавал участникам кружка брошюры, полученные от «бунтарей» («Сказка о копейке», «Сказка о четырех братьях», «Мудрица Наумовна»), специально предназначавшиеся революционной интеллигенцией для «народа», но рабочие, особенно заводские, чаще всего быстро возвращали эти брошюры обратно.

— Это для серых, — с усмешкой говорили они.

Однажды один из участников кружка, Иван Егоров, работавший на Василеостровском патронном молотобойцем (высокий, плечистый парень, уроженец Архангельской губернии), пришел на кружок со «своей» книгой. Жорж спросил, как она называется. Егоров показал. Это были «Основания биологии» Герберта Спенсера.

— Ну и сколько вы уже прочитали? — поинтересовался Плеханов.

— Половину, — последовал ответ.

— И много поняли?

— Что надо, все понял, — ответил Егоров.

— Для вас это слишком трудное чтение, — сказал Жорж. — Нужно взять что-нибудь полегче.

— Зачем полегче? — обиделся рабочий. — Что уж вы думаете, что мы все подряд дураки?

Жорж поспешил заверить Егорова, что совершенно так не думает, иначе зачем бы он приходил сюда и вел занятия?

Теперь Жорж находился в самом центре народнических кружков Петербурга. Горный институт был оставлен навсегда, и Жорж с головой погрузился в революционные дела и хлопоты.

В эти дни почти каждую ночь у него в комнате ночевал кто-нибудь из нелегальных. Стук в дверь раздавался иногда за полночь. Хозяин открывал, и на пороге вырастала незнакомая фигура в низко, на самые глаза, надвинутой широкополой шляпе.

— Вы Плеханов?

— Да.

— Я от Павла Аксельрода. Необходимо переночевать.

— Милости просим. Вот сюда, пожалуйста, на диван. Я сейчас постелю.

— Нет, нет, никаких постелей. Лягу на полу. Раздеваться не буду. Уйду рано утром.

Утром незнакомец исчезал так же, как и появлялся, — не называл себя. Короткое «благодарю» — и все. Таковы были правила конспирации.

Проходило еще несколько дней, и снова в полночь стук в дверь.

— Вы Плеханов?

— Он самый.

— Я от Льва Дейча. Переночевать не откажете?

— Милости просим.

Визитер укладывался в углу на пол, положив под голову стопку книг, и утром, поблагодарив, уходил.

Однажды ночевать явился молодой человек, в повадках которого все выдавало бывшего военного — выправка, разворот плеч, четкие движения и жесты. Оглядевшись, молодой человек вытащил из кармана револьвер и положил его на стол. Потом достал второй и положил рядом.

— Ого! — удивился Жорж. — Носите с собой целый арсенал?

— Люблю оружие, — сказал молодой человек. — С ним как-то спокойнее чувствуешь себя в этом городе. Не страшна никакая полицейская сволочь.

— Вы офицер?

— В прошлом. А вы, насколько я знаю, тоже из военных?

— Юнкер в отставке. Служил царю и отечеству всего четыре месяца. Больше не выдержал. Правда, до этого пять лет в кадетах.

— Это хорошо. Нашему движению нужны люди, знакомые с военной службой.

Жорж предложил чаю. За самоваром засиделись чуть ли не до рассвета. Говорили о многом.

— Все наши кружки необходимо объединить в организацию, — убежденно сказал молодой человек. — Движению нужен новый этап. Хождение в народ принесло свою ощутимую пользу — мы узнали настроения крестьян. По всей вероятности, сейчас мужик еще не готов к бунту, и нам следует свести наши программы к реально осуществимым народным чаяниям. Земля и воля. Вот чего мы должны добиваться. Переход всей земли к крестьянству и равномерное распределение ее между теми, кто обрабатывает землю своим трудом.

Утром, забрав свои пистолеты, молодой человек ушел. Позже Жорж узнал, что в ту ночь у него был Сергей Кравчинский — будущий исполнитель приговора над шефом жандармов Мезенцовым.

…Как-то Жоржу сообщили, что завтра состоятся похороны убитого в тюрьме студента Чернышева.

— Вы придете?

— Непременно! — ответил, не раздумывая, Жорж.

Похороны Чернышева, начавшиеся как обычная процессия, постепенно превратились в демонстрацию. Гроб несли посередине улицы, слышались глухие рыдания, чей-то молодой голос несколько раз выкрикнул проклятия царю и самодержавной власти. Появилась полиция, произошло столкновение. Выкрики усиливались — слышно уже было несколько голосов. Раздались свистки — полиция попыталась отсечь толпу от гроба, но городовых смяли и оттеснили в сторону.

В похоронах участвовали в основном студенты. Только около самых кладбищенских ворот Жорж увидел Перфилия Голованова. В своих синих очках, в длинном драповом пальто и накинутом на плечи клетчатом пледе он тоже был похож на студента.

— Вы один? — спросил Жорж у Перфилия.

— Павел Егорович и Семен хотели прийти, — ответил Голованов, — да, видно, не смогли. Будний день сегодня, все работают.

С кладбища возвращались вместе. Остановившись около своего дома и зябко кутаясь в плед, Перфилий сказал Жоржу:

— Сильно запомнятся эти похороны. Жалко, совсем не было нашего брата, фабричных. А нам бы тоже такую заваруху с городовыми устроить, чтобы дружнее ребята держались и от полиции не пятились.

— Вы хотите организовать рабочую демонстрацию?

— А почему бы нет! У нас бы городовые, если бы поперек дороги нам встали, так просто не отделались. Мы им усы-то намяли бы.

Жорж улыбнулся. Он вспомнил руки Перфилия — сильные, длинные, перевитые жгутами вен, похожие на рачьи клешни, раздавленные ежедневным общением с тяжелым литейным металлическим инструментом. Да, пожалуй, не сладко бы пришлось городовому, которого бы коснулась такая рука, сжатая в кулак.

— Это действительно было бы просто замечательно, — задумчиво проговорил Жорж.

Он уже видел ее — эту огромную рабочую демонстрацию на Невском проспекте и себя вместе с Перфилием, идущего в первых рядах. Весь Петербург был бы действительно потрясен этим грандиозным шествием. А сколько бы дала она делу объединения всех революционных кружков? Сколько настоящего революционного порыва вызвала бы в передовом обществе!.. Да, значение такой рабочей демонстрации трудно переоценить, если бы она состоялась.

В конце лета 1876 года Жорж Плеханов вместе с приятелем, студентом-медиком Костей Солярским приехал в Липецк.

Это был последний приезд Жоржа на родину, и, словно чувствуя это, он был особенно ласков, чуток и предупредителен с матерью и младшими сестрами.