С первых же слов автор представляется «Боэмундом, князем Антиохийским, на службе сеньора папы Пасхалия II и христианского воинства». Он благодарит понтифика за то, что тот пожелал предоставить ему поддержку папского легата, одобрившего представленный в ходе поездки замысел, который Боэмунд только что осуществил «ради служения Богу» в различных регионах Галлии. Он сожалеет о том, что не смог поблагодарить папу лично; не может он это сделать и сейчас, поскольку всецело занят подготовкой своей большой армии к походу и не может оставить ее без присмотра[752].
Поэтому норманнский предводитель отправил к папе посланцев, чтобы изложить ему свои пожелания: он просил понтифика созвать церковный собор для обсуждения различных традиций, схизм и ересей, которые затрагивают (разумеется, в лоне Восточной Церкви) обряды крещения, евхаристии, а также вопросов о браке священников и о происхождении Святого Духа от Отца и Сына. Кроме того, собор должен вынести приговор по поводу спора между ним и Алексеем, поскольку Боэмунду хорошо известно, что некие люди, подкупленные императором, обвинили норманна в том, что он «напрасно» ополчился против басилевса. Боэмунд вызвался ответить на эти лживые обвинения перед участниками собора, но, не дожидаясь его созыва, представил в письме общие положения своей защитной речи, которая на деле являлась суровым обвинением, выдвинутым против Алексея.
Прежде всего, он не останавливается специально (но все же упоминает!) об обагренных кровью руках императора, о его вероломстве, о его ужасных преступлениях и отмежевании от всеобщей Церкви, то есть от римского престола. Но что говорить о его злодеяниях, совершенных против сыновей «нашей пресвятой матери римской Церкви», о делах того, кто «обирал, убивал, грабил, топил, изгонял паломников, идущих в Иерусалим»? Такие злодеяния Боэмунд не может оставить безнаказанными: с божьей помощью он хочет отомстить за них. Вот почему он призывает к немедленным действиям того, кто восседает на престоле святого Петра: ради вящей славы Святого престола он должен очистить Церковь от смутьянов и схизматиков[753].
Итак, Боэмунд позиционирует себя как вооруженную длань папы — человека, действующего в высших интересах вселенской, апостольской и, главным образом, римской Церкви. Он хочет наказать неправедного императора, виновного одновременно в том, что он является гонителем западных паломников, врагом латинских государств на Востоке, покровителем еретиков и схизматиков, верным союзником неверных[754]. Боэмунд действует как поборник святого престола, как «miles Christi» (воин Христов), но также как «miles Sancti Petri» (воин Св. Петра), каким ранее был его отец Роберт Гвискард.
Мы не знаем, ответил ли папа римский на это послание и было ли у этой истории продолжение, однако незнание вовсе не является аргументом в пользу гипотезы, выдвинутой Джоном Роу. Этот историк утверждал, что Пасхалий II, поддавшись заверениям Алексея, запретил нападать на Византийскую империю. Ничто не позволяет подтвердить такую интерпретацию. Письмо Боэмунда, во всяком случае, свидетельствует о том, что замыслы норманна не изменились, и демонстрирует размах его антивизантийской пропаганды, предназначенной для того, чтобы набрать воинов для крестового похода, а также окончательно дискредитировать Алексея в глазах западноевропейского общества. Обе эти цели, как мы видели, были успешно достигнуты.
Военная кампания Боэмунда против Алексея не представляет для нас особого интереса. В большей степени она относится к военной истории, нежели к истории менталитета и идеологии — той области, которую я исследую. К тому же военная сторона этого дела широко представлена в трудах многих историков, и читатель всегда может обратиться к ним, если захочет узнать больше[755]. Я же ограничусь лишь тем, что подчеркну роль Боэмунда, результаты кампании и их интерпретацию в хрониках обоих лагерей — западного и восточного.
Узнав о планах Боэмунда, Алексей не удовольствовался дипломатическим давлением на папу римского. Он отправил посольства в Пизу, Геную и Венецию, чтобы отговорить их от союза с норманнским предводителем; затем он перебросил с Востока часть своего флота, войск и военачальников, в частности, Кантакузина и Монастру[756]. К войне он готовился в сложных условиях, поскольку сначала ему нужно было подавить восстания, а также положить конец предательствам и заговорам группы знатных византийцев, желавших возвести на трон претендента Иоанна Соломона; тем не менее басилевс справился с трудностями и наказал виновных[757]. Затем, призвав к себе Исаака Контостефана, он назначил его «великим дукой флота», наказав ему стеречь пролив у «Лонгивардии», чтобы помешать Боэмунду начать переброску войск под Диррахий.
Однако Исаак, не обратив внимания на этот приказ, отправился осаждать Отранто. Этот город защищала женщина, которую Анна Комнина называет матерью Танкреда либо сестрой Боэмунда; в ожидании помощи она притворилась, будто намерена вести переговоры. Помощь подоспела вовремя: отбросив греков, норманны взяли в плен шестерых врагов и передали их Боэмунду, который, если верить Анне Комниной, привел их в Рим, чтобы доказать папе обоснованность своих обвинений против двуличных византийцев. Также он предъявил папе пленных скифов, дабы тот убедился, что империя взяла в союзники варваров. «Обманутый словами Боэмунда, папа согласился с ним и одобрил переправу в Иллирик», — заключает византийская принцесса[758].
Анна Комнина, чье произведение всецело посвящено тому, чтобы оправдать любые ошибки отца, допускает наличие у Боэмунда аргументов против Алексея, а также то, что папа римский был убежден: крестоносцы Боэмунда должны сначала разгромить басилевса.
Вернувшись в августе 1106 года вместе с супругой Констанцией и крупным отрядом рыцарей в свои апулийские земли, Боэмунд посвятил следующий год постройке собственного флота в Бриндизи. Приняв участие в сентябре 1107 года в торжественной мессе, состоявшейся в церкви Святого Николая в Бари, 9 октября он отплыл из Бриндизи вместе со своим флотом, который анонимный хронист из Бари оценивает в 200 небольших кораблей и 30 галер — с 34 000 рыцарями и пешими воинами на борту[759]. Рауль Тортер в своей эпической поэме о взятии Диррахия упоминает о 4000 кораблей и несметном множестве воинов, пришедших из всех регионов Запада, — разумеется, это были французы, но также фламандцы, норманны, пизанцы, генуэзцы[760]. Альберт Ахенский сообщает о 12 000 конных воинов и 60 000 пеших, прибывших главным образом из Франции и Италии, но монах из Флери также упоминает воинов из других областей Западной Европы. Свидетельство Анны Комниной совпадает с этими двумя утверждениями: по ее словам, Боэмунд пересек море с 12 биремами, сопровождавшими большие транспортные корабли, на которых плыли франкские и «кельтские» воины, а также германцы и кельтиберы[761].
Несмотря на расхождения, эти источники свидетельствуют и о количестве воинов, и о происхождении участников, — в поход отправились только бойцы, на этот раз среди них не было женщин, отмечает Фульхерий Шартрский[762]. Ральф Евдейл[763] был не так уж и неправ, когда увидел в этой экспедиции первый пример использования крестового похода в политических целях[764]. Однако его можно рассматривать и как настоящий крестовый поход — в силу того, что его целью была защита недавно созданных государств крестоносцев, то есть защита христиан Востока и Иерусалима, над которыми, по словам Боэмунда, нависла угроза со стороны как мусульман, так и византийцев. Что касается Ордерика Виталия, то он без колебаний называет его «третьим походом жителей Запада в Иерусалим», состоявшимся после походов 1096 и 1101 годов[765].
