К тому же кажется, что Алексей предоставил Боэмунду полномочия по части снабжения армий. Так, по крайней мере, утверждает норманнский Аноним: «Боэмунд же остался с императором и с ним совещался, каким образом доставить продовольствие людям, которые были уже за городом Никеей»[295]. Тот же хронист, описывая начало осады, добавляет детали, подтверждающие, что Боэмунд действительно выполнял такую задачу. Он уточняет, что до прихода Боэмунда крестоносцы страдали от голода, заставившего взлететь цены на хлеб: «Пока к нам не пришел Боэмунд, у нас была такая нужда в хлебе, что одна лепешка продавалась за 20 или 30 денариев. Когда же прибыл рассудительный муж Боэмунд, он приказал стянуть через море как можно больше продовольствия. Оно приходило одинаково отовсюду, как с земли, так и с моря, и в Христовом воинстве настало великое изобилие»[296].

Таким образом, я полагаю, что рассказ Анны Комниной стоит поставить под сомнение[297]. Вероятно, он является результатом позднейшего восприятия, основанного на том, что считали «изменой» Боэмунда в греческом лагере; такой оценке способствовала также прогреческая позиция Раймунда после взятия Антиохии, как будет видно в дальнейшем. Перейдя в тот момент на сторону Алексея, Раймунд впоследствии действительно встречался с басилевсом, и эти встречи Анна Комнина, сознательно или нет, относит к 1097 году, в силу «идеологического анахронизма». Иными словами, принцесса, на мой взгляд, описывает свое восприятие отношений, установившихся не в 1097 году, а годом позже, после разрушения заключенных ранее союзов.

Сотрудничество между греками и латинянами, казалось, сохранялось вплоть до Никеи. Интерес басилевса, еще раз подчеркнем это, заключался в том, чтобы использовать военные силы крестоносцев, дабы установить свой контроль над утраченными византийцами землями. Крестоносцы же могли воспользоваться военной и логистической поддержкой греков. Только что мы увидели, как она была реализована: организованное Боэмундом снабжение, несмотря на некоторую задержку, связанную, возможно, с поспешным отправлением, достигло пункта назначения — Никеи. Норманн, таким образом, выступил своего рода связным между Алексеем и крестоносцами, а также благодетелем обездоленных. Другое условие сотрудничества — логистическая поддержка. Алексей действительно снабдил крестоносцев некоторыми военными приспособлениями и военными инженерами под предводительством Вутумита; он же предоставил латинянам корабли, которые его стараниями были доставлены по суше до озера Асканио, находившегося рядом с Никеей. Что касается военной поддержки, она была обеспечена отрядом под командованием военачальника Татикия.

Крестоносцы, со своей стороны, должны были вернуть Алексею отвоеванные города и земли. Но до какой границы действовало это соглашение? Историки, изучавшие этот вопрос, вероятно, попали под влияние анахронизма, о котором мы говорили в предыдущей главе. Гилберт Монский, Вильгельм Тирский включали в соглашение и Антиохию, что допустимо, если учесть стратегическую значимость этого города, потерянного Византией в 1085 году. Споры, вспыхнувшие в 1098 году после взятия Антиохии, подтверждают эту интерпретацию[298]. Правда, сложнее узнать, входили ли в соглашение земли, находившиеся за Антиохией.

О Никее вопрос не поднимался: город был греческим, и крестоносцы даже не думали захватить его для себя. Но они могли надеяться на богатую добычу. Вильгельм Тирский, создавший свое произведение уже тогда, когда напряженные отношения между греками и государствами крестоносцев стали хроническими, позволил себе процитировать «дополнение», которое, по его словам, было внесено в договор, заключенный Алексеем и латинянами: вплоть до Сирии крестоносцы должны были возвращать империи любой город, который принадлежал ей ранее. Зато «добыча, трофеи и все, что можно было в нем найти, без споров будут отданы сражавшимся в возмещение их расходов и в вознаграждение их трудов»[299].

В истинности такой приписки можно сомневаться: сам Вильгельм приводит ее с осторожной оговоркой («говорят, что…»). Однако «право на добычу и трофеи», то есть на разбой и грабеж, было обычным условием для того времени; воины рассчитывали на него, поскольку оно давало возможность прокормиться либо обогатиться за счет врага. Крестоносцы действовали как солдаты независимых армий, а не как наемники Алексея, и сложность в данном случае заключалась в том, что этот регион, ранее принадлежавший византийцам, был завоеван турками совсем недавно…

Алексей же, в отличие от крестоносцев, был исключительно заинтересован в том, чтобы город ему вернули в хорошем состоянии, а жители — тем более что они были по преимуществу греками — не стали бы его ненавидеть. Вот почему Алексей стремился управлять крестоносцами, как он поступил бы с наемниками. Такое расхождение перспектив и интересов способствовало тому, что между сторонами возникли разногласия, которые различие менталитета греков и латинян и их взаимное презрение в дальнейшем лишь усугубят.

Никея, влиятельный греческий город, ставший в 325 году местом проведения первого Вселенского собора, находился во власти Кылыч-Арслана, султана Рума, чьи войска шестью месяцами ранее уничтожили отряды Петра Пустынника[300]. Из-за легкой победы Кылыч-Арслан недооценил угрозу, исходившую от крестоносцев, начавших атаку в самое не подходящее для него время[301], когда он развязал войну на севере с Данишмендидами, правителями Сиваса, отстаивавшими контроль над Мелитеной (Малатьей). Султан полагал, что его жену, оставшуюся в Никее, защитят стены этого города и сильный гарнизон; вдобавок с одной из сторон Никею омывало озеро, создававшее препятствие войскам, у которых не было кораблей. Султан отправил в свой город — правда, слишком поздно — вспомогательную армию, чтобы нанести удар по слабой позиции осаждающих, в том месте, что было оставлено для Раймунда Сен-Жильского, еще не подошедшего к городу. Об этой уязвимой позиции султан мог узнать от осажденных, известивших его, вероятно, при помощи почтовых голубей, приема, еще не известного Европе, но уже знакомого лангобардам[302].

Столкновение произошло 16 мая, в тот самый момент, когда перед турками внезапно появились Раймунд и Адемар, епископ Пюи… Они обратили турок в бегство. Отношения между крестоносцами были в тот момент настолько хорошими, что норманнский Аноним изобразил графа Тулузского героем, «осененным божественным мужеством, равно блиставшим земным оружием со своим храбрейшим войском»[303]. Именно Раймунд впоследствии держал совет относительно способа, каким можно разрушить городские стены. Ни Боэмунд, ни Готфрид не принимали в этой битве личного участия, не имея возможности оставить город без присмотра. Анна Комнина, однако, указывает на то, что Боэмунд и другие графы отправили на помощь Раймунду по 200 человек из своих войск[304]. В их числе был Танкред.

Планомерная осада Никеи началась по прибытии всех предводителей крестоносцев; каждый из них занял определенный участок, позволявший блокировать город с суши. Боэмунд занимал там свое место, рядом с Танкредом, Готфридом, Робертом Фландрским, Робертом Нормандским, Раймундом Сен-Жильским и Адемаром Пюиским, который одновременно был главой армии и папским легатом. Аноним подчеркнул ту атмосферу согласия, что царила между ними: «И все они были единым целым»[305]. Однако он, в отличие от Альберта Ахенского, забыл упомянуть о греческом конном войске под управлением военачальника Татикия[306] и вовсе не нашел нужным сообщить о присутствии Вутумита, прибывшего на место событий еще до прихода Раймунда[307].