Во всяком случае, Алексей понимал, что соглашения с предводителями следует добиться как можно скорее: он прибег к помощи Готфрида, находившегося на другом берегу Босфора, чтобы вынудить их раскаяться и принести клятву, что они в конце концов и сделали. Возможно, это произошло на той самой встрече, о которой упоминает Аноним в приведенном выше отрывке, что подтвердило бы присутствие среди них норманнов и объяснило расхождения в рассказах. В ходе этой встречи, после принесения клятвы и присяги (описанной, к тому же, как вассальная), один из предводителей, француз, позволил себе сесть на императорский трон — вопреки этикету, предписанному басилевсом, который желал тем самым произвести впечатление на своих гостей… Как видно, безуспешно, в случае с этим рыцарем, незнакомым с византийскими обычаями. Брат Готфрида Балдуин, вмешавшись, заставил невежу подняться с трона:
«Нельзя так поступать, ведь ты обещал служить императору. Да и не в обычае у ромейских императоров, чтобы их подданные сидели рядом с ними. Тот же, кто, поклявшись, стал слугой его царственности, должен соблюдать обычаи страны»[262].
Рыцарь уступил, но процедил на своем языке в сторону Алексея: «Экий, однако, мужлан! Сидит один, когда вокруг него стоит столько доблестных военачальников!» Норманнские рыцари, восхваляемые Раулем Канским и норманнским Анонимом, не держали иных речей…
Далее Анна рассказывает о переговорах своего отца с Боэмундом. Она уточняет, что первая их встреча проходила, по уговору, без свидетелей. Боэмунд, по ее мнению, желал войти в милость басилевса, скрывая от него свои враждебные намерения, чтобы добиться от него того, чего ему не позволяли его скромные средства.
«Император, давно знакомый с его интригами, с его коварным и обманчивым нравом, тоже торопился встретиться с ним раньше, чем прибудут остальные графы, хотел выслушать его и убедить переправиться через пролив до их прихода, ибо опасался, что Боэмунд, соединившись с теми, кто вот-вот должен был появиться, может обратить их мысли в дурную сторону»[263].
Алексей принял Боэмунда учтиво, с улыбкой, намекнув в шутку на их былую вражду и «прозондировав» его намерения. Боэмунд любезно отвечал на вопросы, утверждая, что на сей раз он явился как друг, а не как противник. Казалось, ему не претило дать требуемую клятву верности. Рассудив, что его гость утомлен путешествием, Алексей решил возобновить беседу на следующий день. Боэмунд удалился в свои покои, в монастырь Святого Козьмы и Святого Дамиана, находившийся неподалеку от богатого Влахернского дворца, где он был принят.
И все же отношения между ними были по-прежнему проникнуты недоверием, которое басилевс постарался развеять заранее: по его приказу повар не только приготовил изысканные блюда, но и доставил к столу сырое мясо, на тот случай, если гость откажется от яств, опасаясь попытки отравления. Его ожидания оправдались: Боэмунд, не притронувшись к угощению, велел раздать его окружающим (проверки ради) и потребовал, чтобы сырое мясо было приготовлено руками его собственных поваров. На следующий день, уверившись в том, что его подозрения оказались напрасными, он отправился во дворец, где Алексей попросил его «принести обычную у латинян клятву»[264]. Боэмунд согласился, поскольку «вообще был лжив по природе», подчеркивает принцесса, помня о событиях, произошедших спустя год после этой встречи, то есть о захвате Антиохии Боэмундом и его упорном отказе, несмотря на это соглашение, отдать город и его регион ее отцу. В силу такого анахронизма она описала все так, словно это предательство изначально входило в планы Боэмунда.
На мой взгляд, Алексей, напротив, полагал, что после всех этих торжественных соглашений он сможет в значительной степени рассчитывать на верность Боэмунда; со своей стороны, Боэмунд тоже готов был «служить» императору, поскольку надеялся осуществить с его помощью свои амбициозные планы. Их обоюдные обязательства не стоит принимать за чистейший маскарад. Подобные ритуалы на Западе обладали почти сакральной значимостью, и Алексей это знал. В противном случае он не добивался бы этой клятвы так настойчиво, а крестоносцы не выказали бы такой нерешительности и даже враждебности, прежде чем согласиться ее принести. К тому же не все они легко согласились на это. Танкред, к примеру, вместе с Ричардом де Принципатом ловко уклонился от клятвы, отправившись с основными силами норманнской армии в Вифинию; многие разделяли его предубеждение против греков, считавшихся изнеженными, продажными, трусливыми, коварными, лицемерными…
Не хотел приносить клятву и Раймунд Сен-Жильский, граф Тулузы. Этот, вероятно, самый богатый предводитель крестоносного воинства появился в виду Константинополя чуть позже. В пути он часто конфликтовал с сопровождающими его войсками императора. В Рузу он пришел через несколько дней после Боэмунда, которого хорошо приняли в городе. Местные жители, без сомнения, немало пострадавшие при снабжении норманнского войска, оказали Раймунду сопротивление: сначала начались драки, затем — вооруженные столкновения. Провансальцы, захватив Рузу, разграбили ее. Чуть далее, в Родосто, примерно 20 апреля, на них, в свою очередь, в отместку напали войска басилевса. Раймунд же покинул свою армию двумя днями ранее — в силу тех же причин, что и Боэмунд: император известил его о встрече в Константинополе. Граф Тулузский отправился в город с незначительным эскортом, узнав от своих посланцев, что Алексей желал бы с ним встретиться; послы, получившие от него деньги, уверяли графа в благорасположении басилевса. Другие предводители настаивали на том же:
«Эти посланцы говорили, что Боэмунд, герцог Лотарингский, граф Фландрский и другие предводители настаивают на том, чтобы граф вступил в переговоры с Алексеем по поводу путешествия в Иерусалим с тем, чтобы император, приняв крест, стал главой воинства Бога»[265].
Басилевс во главе огромной греческой армии рядом с крестоносцами — вероятно, на это уповали исключительно латиняне. Историки справедливо сомневаются в том, что у Алексея действительно было такое намерение, как и в том, что он формально дал такое обещание. Будущее доказало это, и автор, зная об исходе событий, не преминул заранее осудить это «искусное и ненавистное коварство императора», не исполнившего того, чего от него ожидали.
Итак, Раймунд, поддавшись дружеским уговорам, отправился в Константинополь почти один, не утратив, однако, враждебных чувств к императору, возникших в результате трудностей во время путешествия. Просьбу басилевса он категорически отклонил. Описание этой встречи Раймундом Ажильским имеет важное значение, поскольку хронист вникает в суть требуемых и заключенных обязательств:
«Император попросил графа принести ему оммаж и присягу, как сделали это другие предводители. Граф возразил: он прибыл сюда не ради того, чтобы поменять своего сеньора, и не ради того, чтобы служить другому своим оружием, — если только это не тот Господин, ради коего оставил он свои земли и добро своих отцов. Однако ежели сам император отправится в Иерусалим с войском, граф отдаст ему всех своих людей и имущество»[266].
От такой просьбы император уклонился: его империи, сказал он, угрожает слишком многое, а посему он не может принять личное участие в таком путешествии вместе с «паломниками». На том они и остановились, однако в этот момент Раймунд Тулузский узнал о нападении на его армию под Родосто. Решив, что его предали, он потребовал у басилевса сатисфакции[267]. Тогда условлено было вынести это дело на третейский суд, и «заложником» назначили Боэмунда. Это был плохой выбор, ибо дело приняло для Раймунда дурной оборот, как крайне лаконично сообщает Раймунд Ажильский.
