В это время Боэмунд вновь собрал свои войска, высадившиеся на побережье разрозненными группами. Избегая идти через Диррахий, он направил их в долину реки Воюцы и присоединился к ним лишь в Водене, на Эгнатиевой дороге. Выбор столь извилистого маршрута позволял ему пересечь регионы, знакомые по военной кампании, которую он вел десять лет назад против византийских войск, когда местное население принимало его довольно-таки хорошо[218]. Автор «Деяний», как и опиравшийся на него Бальдерик Бургейльский, предоставил нам достаточно полный перечень вождей похода, не все из которых были норманнами, как утверждал Р. Манзелли[219]. Тем не менее самыми важными среди них были родственники Боэмунда, союзники или вассалы, что объясняет спаянность его войск и эффективность их действий. С Боэмундом отправились его племянник Танкред, двоюродный брат Ричард де Принципат, который, как и Танкред, знал арабский язык и исполнял в Антиохии роль переводчика[220], брат Ричарда Райнольд, граф де Россиньоло, и его братья, Герман Канский, Онфруа де Монтескальозо и другие[221].
Родственные отношения Танкреда и Боэмунда не раз становились предметом дискуссий. Танкред[222], которому мы посвятим немало страниц, был сыном Одо Доброго и Эммы. Но кем была Эмма — дочерью Роберта Гвискарда или его сестрой? В первом случае Танкред приходился бы Боэмунду племянником — такую версию подтверждает большинство источников[223] и предлагают в основной массе современные историки[224]. Во втором случае Танкред был бы его двоюродным братом — о такой возможности писали Эмили Джемисон и Марджори Чибнейл, а в недавнем времени эту гипотезу поддержал Луиджи Руссо[225]. Я же считаю Танкреда племянником Боэмунда.
Многих историков заинтриговало, почему Боэмунд так долго шел к Константинополю. Действительно, лишь 10 апреля 1097 года, спустя более пяти месяцев, Алексей принял Боэмунда на «тайном»[226] совете. По словам Джона Франса, подсчитавшего скорость продвижения войск Боэмунда, Раймунда Сен-Жильского и Готфрида Бульонского, в пути Боэмунд сознательно медлил, передвигаясь со средней скоростью 5 км в день. Первые три месяца он потратил на то, чтобы добраться до Эгнатиевой дороги, а вторые три — на дорогу до Константинополя. Томас Эсбридж выдвигает возможные причины такого поступка: Боэмунд хотел дождаться прихода других предводителей, чтобы увидеть, как Алексей отнесется к ним, а они — к нему. Это позволило бы ему выработать стратегию, способную повернуть ход событий, какими бы они ни были, в свою пользу[227]. Я, со своей стороны, добавлю другую гипотезу, не идущую вразрез с предыдущей: Боэмунд, вероятно, ждал посланцев, которых он направил к Алексею и, вероятно, — на что указывает Альберт Ахенский — к Готфриду, чьи войска тогда приближались к Филиппополису. От их ответа зависел его будущий образ действий. Здесь Боэмунд вновь проявил себя ловким и искусным политиком. Будущее подтвердит это.
Пройдя половину пути, Боэмунд остановился в Кастории, где он и его люди отпраздновали Рождество. Человек предусмотрительный, он позаботился о том, чтобы наказать своим войскам вести себя примерно, преисполнившись доброты и смирения: «и пусть они не разграбляют эту страну, ибо это страна христиан, и пусть никто не берет больше того, что будет ему достаточно для еды»[228].
Последняя оговорка, однако, в какой-то степени развязала воинам руки. Поскольку население принимало войска Боэмунда скорее за захватчиков, чем за паломников, норманны силой захватили все, что было ими найдено, о чем с легким сердцем поведал норманнский Аноним[229]. Другой пример: на пути из Кастории к Эгнатиевой дороге армия Боэмунда прошла вблизи укрепленного поселения еретиков (вероятно, богомилов). Армия взяла его в осаду и захватила. «Тогда мы зажгли огонь и сожгли крепость вместе с ее обитателями», — лаконично заключает Аноним[230]. Такое рвение во имя веры могло, конечно, прийтись по вкусу и светской, и церковной власти латинского Запада, для которого автор писал эту хронику… Но сейчас Боэмунд находился в Византийской империи: убивать подданных императора, пусть даже «впавших в ересь», означало посягнуть на его прерогативы. Вряд ли такое могло понравиться Алексею…
Итак, «доброжелательное» отношение Боэмунда в то время было не беспредельным. Однако в январе 1097 года отправленные им посланцы прибыли в столицу империи. Альберт Ахенский утверждает, что они связались с Готфридом Бульонским, который подошел к Константинополю незадолго до Рождества. Отношения между Готфридом и Алексеем в скором времени стали натянутыми: Готфрида уже известили о том, что император «пленил» Гуго, Дрого и Кларебольда, и он потребовал освободить их. Поскольку с освобождением, на его взгляд, слишком затянули, «придя в ярость» Готфрид разорвал мирный договор с басилевсом, а его войска опустошили регион. В конце концов, мир был восстановлен. Рождество прошло без происшествий. Басилевс предложил Готфриду устроиться в городе. Но в январе, «предупрежденный чужестранцами, проживавшими в городе», о «двуличии» императора, Готфрид отказался остановиться в Константинополе, отправив 13 января Алексею письмо, сообщавшее о дошедших до него «злых слухах». Отношения снова испортились, вспыхнул открытый конфликт: император прервал снабжение крестоносцев, а войска Готфрида незадолго до 10 января 1097 года опять принялись за грабеж.
Алексей понял, что ему нужно договориться с Готфридом. Он отправил к герцогу посольство, пообещав удовлетворить его требования и попросив заключить с ним окончательное соглашение. Герцог согласился при условии, что ему отдадут заложников. Вскоре он принял другое посольство, отправленное к нему Боэмундом, который, напротив, предлагал ему не заключать договор с Алексеем и отойти от Константинополя к Адрианополю (Эдирне) и Филиппополису (Пловдиву), чтобы провести там зиму. Послы пообещали, что позднее туда прибудет и Боэмунд и они вместе нападут на басилевса и захватят его империю[231]. Готфрид провел в раздумьях день, после чего отклонил предложение. Свой отказ он объяснял доводами, достойными крестоносца-паломника: он покинул страну и близких не ради того, чтобы искать выгоды или сражаться с христианами, но для того, чтобы совершить во имя Христа паломничество в Иерусалим. Он хочет преуспеть в этом предприятии с помощью императора и будет искать способа вернуть его милость. Посланники Боэмунда отправились с этим ответом к своему вождю и прибыли в его лагерь после 18 января.
Автор «Деяний франков», разумеется, не оставил ни малейшего намека на это предложение, в корне несоответствующее его цели: представить Боэмунда верным воином Христа, который справедливо относился к Алексею, но был обманут этим вероломным императором. Он упомянул о возвращении послов Боэмунда в сопровождении императорского чиновника, но умолчал обо всем остальном, как и французские хронисты, которые либо скомпилировали его труд, либо брали его за образец.
Большинство историков сомневается также в реальности этого эпизода. По их мнению, он полностью противоречит последовательной политической линии Боэмунда, а именно, его сознательной установке на соглашение с Алексеем[232]. Однако ученые забывают о многочисленных нарушениях этой мирной политики. Фердинанд Шаландон, Генрих Хагенмейер, Луи Брейе и многие другие считают это послание поддельным из-за хронологических нестыковок. В недавнем времени Рудольф Гиестанд также счел письмо неправдоподобным, опираясь главным образом на титулы Боэмунда в тексте, воспроизведенном Альбертом Ахенским: «Боэмунд, богатейший князь Сицилии и Калабрии»[233]. Ясно, что Альберт сам восстановил текст послания, с которым не был знаком, даже если оно и существовало в письменной форме. Однако в дальнейшем повествовании Альберт присваивает Боэмунду те же титулы, но уже от своего имени[234]. Получается, что именно хронист допустил ошибку в титулатуре, а это ни в коей степени не доказывает того, что содержание письма, которое он восстановил, вымышлено.
