Рабби удивленно посмотрел на жену.

— Вовсе нет. На самом деле это говорит о том, что храм выполняет одну из своих главных и традиционных функций — центра общины. В европейских гетто, да, собственно говоря, и в добровольных американских гетто стоило чему-то случиться, как новость передавалась от дома к дому со скоростью телеграммы. А здесь у нас евреи не живут компактно — они со всех сторон окружены иноверцами, поэтому когда происходит что-то представляющее для евреев особый интерес, они идут в храм, чтобы разузнать всю подноготную. Я не обижаюсь. Наоборот — я доволен.

Однако тем, кто думал, что рабби будет говорить о своей предполагаемой отставке и ее причинах, пришлось испытать разочарование: он ни одним словом не дал понять, что этот вечер пятницы чем-то отличается от всех прочих. После службы, когда рабби присоединился к конгрегации, собравшейся в малом зале на традиционный чай с пирогом, приготовленный женской общиной, он краем уха то там, то сям улавливал обрывки разговоров. По большей части они касались смерти Айзека Хирша. Один раз до него донеслось: «Я уверен — рабби знает, в чем тут дело. Не удивлюсь, если окажется, что его отставка как-то с этим связана». — «Но каким образом?» — «Понятия не имею, но чтобы такое совпадение…»

Однако тем немногим, кто подходил к рабби с вопросом, что он думает о деле Хирша, он неизменно отвечал: «Не знаю. Я не был знаком с этим человеком».

Рабби обрадовался, увидев, что Мириам, которая обычно в течение всего вечера оставалась на ногах, на этот раз проявила достаточное благоразумие, чтобы сесть на один из складных стульев у стены. Вокруг нее собралась небольшая группка озабоченных женщин.

— Прежде всего, дорогая, вы не должны волноваться. Это хуже всего. Когда я носила своего третьего, Элвина, доктор сказал мне: «Что бы вы ни делали, не волнуйтесь — от этого напрягаются мышцы». Как я могла не волноваться, когда моего Джо перевели сюда из Скенектади и мы не знали, сможем купить дом или придется жить в гостинице, и что делать тем временем с Марджори и Элейн, с их школой? Но я решила: ребенок — прежде всего. И сказала Джо: поезжай вперед, устраивайся так, как ты хочешь, я со всем буду согласна.

— Это правильно, — сказала миссис Грин. — Психологическое состояние очень важно. Я знаю, сейчас уже не принято считать, что во время беременности нужно думать только о прекрасном, но когда я ходила с Пат, у меня днями напролет играл проигрыватель, и что — разве не стала Пат первой мажореткой-барабанщицей университетского оркестра? Преподаватель сказал, что у нее врожденное чувство ритма. Зато Фред, который несколько лет учился играть на трубе, никогда даже не мог попасть в такт, не говоря уже о ритме.

— Со мной это не сработало, — беззаботно сообщила Глэдис Морланд. — Моя мать до седьмого месяца каждое воскресенье ходила в музей, а я не могу провести прямой линии.

— О, но зато у вас артистичная натура, — возразила миссис Грин. — Достаточно увидеть вашу гостиную, чтобы понять, что у вас великолепный вкус.

— Да, я люблю украшать интерьер.

Миссис Вассерман, супруга первого президента конгрегации, пододвинула свой стул к Мириам. Эта шестидесятилетняя женщина относилась к ней по-матерински и вообще симпатизировала Смоллам с того дня, как они впервые приехали в Барнардс-Кроссинг.

— Устаете, да? — отметила она тот факт, что Мириам сидит, а не стоит, как обычно, рядом с мужем.

— Немного, — согласилась Мириам.

Миссис Вассерман похлопала ее по руке.

— Уже совсем скоро. Волноваться не о чем. Я уверена — будет мальчик.

— Дэвид и его мать — особенно она — и не согласятся ни на что другое!

Миссис Вассерман рассмеялась.

— Если будет девочка — все равно никуда не денутся. А через два-три дня они уже не променяют ее на мальчика. Рабби нервничает?

— Кто может сказать?

— О, все они стараются не подавать виду, но вы-то знаете. Перед тем как родился наш первенец, Джейкоб был такой хладнокровный, спокойный… Но при этом проверил все отопление — ему показалось, что в доме слишком прохладно. Вызвал плотника, и тот сделал желоб из детской до прачечной в подвале — в то время ведь не было службы, которая забирает пеленки в стирку. Нанял человека, который всю зиму сгребал снег со ступенек и с дорожки. Дополнительно застраховался на тот случай, если с ним, не дай Бог, что-то случится, — чтобы мы с ребенком ни в чем не нуждались. Я совершенно уверена, что ваш муж такой же.

Мириам слабо улыбнулась.

— Вы плохо знаете моего Дэвида.

— Ну, он такой занятой…

— Все, что мне удалось сделать, — это заставить его заехать в таксомоторную фирму, чтобы договориться насчет такси на случай, если наша машина опять забарахлит. Но что касается всего остального… — Она усмехнулась. — Он считает, что ему достаточно время от времени сверяться со своей совестью, чтобы убедиться, что он не делает ничего, что считает неправильным.

— Может быть, это самое лучшее? — мягко предположила миссис Вассерман.

— Может быть. Хотя иной раз…

— Хотелось бы, чтобы он был чуточку более… эмоциональным?

Мириам кивнула.

— Это все ничего не значит, моя дорогая. Некоторые мужчины прячут свои чувства глубоко внутри. Мой отец, да покоится он с миром, был как раз таким. Когда я должна была родиться — мать любила об этом рассказывать, это было вроде семейного анекдота, — она, почувствовав схватки, послала соседского мальчика за отцом, который был в тот момент в синагоге. Это было в прежней стране, вы понимаете. Был как раз разгар дискуссии, а отец был молод и, наверное, стеснялся перед старшими мужчинами, так что он велел мальчику вернуться и сказать мне, чтобы я хорошенько укуталась, и, может быть, все пройдет. Но через минуту он извинился и побежал домой, и бежал так быстро, что явился одновременно с соседским мальчиком.

Мириам рассмеялась.

— Мой Дэвид не стал бы стесняться, но если его втянуть в дискуссию, он может забыть прийти домой…

К месту, где стоял рабби, приблизился, громко разговаривая, Моррис Голдман, владелец авторемонтной мастерской.

— …лысый, пузатый коротышка, а жена у него, оказывается, высокая рыжая красотка, да еще и шикса[41], и вдвое моложе его! О, гут шабес, рабби! Я говорил про этого типа — Хирша.

— Вы его знали?

— Как всех своих клиентов. Вы же знаете — пока они там слоняются, дожидаются своей машины, со всеми перездороваешься. Его я знал чуть получше — у него была старая машина, и он заезжал чаще — то тормоза, то покрышки… Раз поставил ему новый глушитель.

— А как это его к тебе занесло? — спросил кто-то из стоявших рядом. — У тебя же гараж за городом.

— Так он работал в Годдардовской лаборатории, а они все — мои клиенты. Моя мастерская стоит на 128-шоссе, ярдах в пятистах от лаборатории — прямо на повороте к ней. Они оставляют у меня машины — масло залить, отрегулировать, — а сами идут на работу.

— Вы выполняете любой ремонт? — спросил рабби.

— Чтоб вы не сомневались! Я вам больше скажу — такой бригады механиков нет больше ни у кого на всем Северном побережье. У меня есть один парень, специалист по зажиганию, так ко мне приезжают из самого Глостера — только бы он их обслужил. А что, с машиной нелады, рабби?

— Есть небольшие проблемы: плохо заводится, а если остановишься — может заглохнуть.

— Ну, это может быть все, что угодно, рабби. Надо бы вам как-нибудь заехать ко мне — я посмотрю.

— Заеду, наверное. — Рабби показалось, что Мириам посылает ему сигналы бедствия, он извинился и пошел к ней. — Ты устала, дорогая? Может быть, поедем домой?

— Пожалуй, да, — ответила она. — Сейчас возьму пальто.

Пока рабби ждал Мириам, к нему подошли Джейкоб Вассерман и Эл Беккер. Вид у них был торжествующий.

— Ну, что, рабби? Теперь все выглядит совсем иначе, правда?

— Что вы имеете в виду?

— Заявление полиции и окружного прокурора! — воскликнул Беккер. — Прокурор, конечно, темнил — он же политик, а политики никогда не говорят начистоту, но все-таки теперь ни у кого не остается сомнений, что Хирша убили. Он это практически признал. Так что вы реабилитированы! Он снял вас с крючка — вы вне подозрений!