— Да.

— И вот мне звонит из лаборатории Квинт — в пятницу вечером, я как раз собрался уйти раньше, потому что это был вечер «Коль-нидрей». И он мне говорит: извините, мол, но с предварительным отчетом мы поторопились… Поторопились они, черт! Они просто напороли там чуши, понимаете?

— Кажется, понимаю, — неуверенно сказал рабби. — Они допустили ошибку?

— Именно! Ну и в каком виде я оказался? Я собираюсь объединяться с первоклассным предприятием, а теперь это выглядит так, будто я ради более выгодных условий манипулировал своими акциями!

— Понятно.

— Что же, думаю, делать? Был как раз Йом-Кипур, я пришел домой, а там отец разболелся. На следующий день ему не стало лучше — скорее даже хуже. А в воскресенье мне звонят эти люди, и я чувствую, что они недовольны и — что-то подозревают. В общем, в понедельник я отправился в лабораторию, чтобы разобраться с Квинтом. Вы, наверное, никогда не имели дела с этими армейскими типами? Он всегда изображал из себя генерала — такого, знаете, величественного, немногословного, делового: ать-два, ать-два! А тут я вижу — ему как-то не по себе, как-то он поеживается… И знаете, что он мне в конце концов сказал? «Вообще-то это ваш человек ошибся, мистер Горальский. Вы сами его сюда устроили, практически силком навязали. Это Айзек Хирш». Как вам это нравится? Когда я первый раз имел с ним дело, он меня чуть не разорил. Потом я двадцать лет его не видел и ничего о нем не слышал. Когда он сюда приехал, я постарался как можно меньше иметь с ним дело. И вот он снова чуть не уничтожил меня! Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что от таких ребят надо держаться подальше? Вы хотите что-то спросить, рабби? Вы наверняка удивлены — зачем я пошел на его похороны?

— Вообще-то участие в похоронах традиционно считается благим поступком, мицвой.

— Какая там мицва! Я просто, черт возьми, хотел быть уверен, что его действительно похоронили…

В комнату заглянула горничная.

— Ваш отец проснулся, мистер Горальский.

Поднимаясь по лестнице, Горальский сказал:

— Ни слова об этой истории с кладбищем, рабби. Я не хочу расстраивать отца.

— Разумеется.

Старик уже встал с постели и сидел в кресле, когда они вошли. Он протянул худую руку в синих жилах, приветствуя рабби.

— Смотрите, рабби, я постился, и теперь мне лучше.

Рабби улыбнулся ему.

— Я очень рад, что вы так хорошо выглядите, мистер Горальский.

— Ну, пока не так уж хорошо… — Он взглянул на сына. — Бенджамин, ты хочешь, чтобы рабби стоял? Принеси ему стул.

— О, не стоит беспокоиться.

Но Бен уже вышел из комнаты. Вскоре он вернулся со стулом, поставил его для рабби, а сам присел на краешек кровати.

— Я пропустил «Коль-нидрей», — продолжал старик, — первый раз в жизни. Я еще ни разу — наверное, с пятилетнего возраста — не пропускал «Коль-нидрей». Мой Бен говорит, что вы прочли прекрасную проповедь.

Рабби украдкой взглянул на Бена, который сжал губы, как бы умоляя его не проговориться.

— Вы же знаете, мистер Горальский, в Йом-Кипур стараешься немножко больше. На следующий год вы сами сможете оценить.

— Кто знает, или будет следующий год? Я старый человек, и я много работал всю свою жизнь…

— Что ж, этому вы и обязаны своей жизнеспособностью. Усердный труд…

— Он твердит это столько, сколько я себя помню, — сказал Бен.

Старик посмотрел на сына с упреком.

— Бенджамин, ты перебил рабби.

— Я только хотел сказать, что усердный труд никогда никому не вредит, мистер Горальский. Но вам не надо беспокоиться о том, что произойдет через год. Вы должны думать только о своем выздоровлении.

— Это правда. Никогда не знаешь, кто будет следующим. Как-то, несколько лет назад, у меня на лице появилась такая штука, вроде бородавки. Я читаю еврейские газеты, рабби, а там каждый день есть колонка — советы доктора. И однажды там написали, что такая бородавка может стать — Господи, избави, — раковой опухолью. Ну, я пошел в больницу. Там меня осмотрел молодой врач — он, наверное, подумал, что я беспокоюсь из-за того, что бородавка портит мой внешний вид. Может, решил, что я актер и хочу выглядеть красиво. Он спросил, сколько мне лет. А мне тогда было, наверное, семьдесят пять. И когда я ему сказал, он засмеялся. И сказал: если бы вы были моложе, может быть, мы бы сделали операцию. То есть вроде как на человека с моим возрастом это только даром тратить время. Так он дал мне мазь, чтобы я мазался и пришел на следующей неделе. Я пришел через неделю — а там уже другой доктор. Я спросил, где тот врач, который был на прошлой неделе, а они мне говорят: он погиб в автокатастрофе.

— Так ему и надо, — сказал Бен.

— Идиот! Ты думаешь, я жалуюсь, что он надо мной посмеялся? Он был прекрасный молодой человек, доктор. Я только имею в виду, что никто не может сказать, кого Бог выберет первым. Я слышал, молодой Хирш умер прямо в ночь «Коль-нидрей». Он тоже был хороший мальчик, такой образованный.

— Он был пьяница, — сказал Бен.

Старик пожал плечами.

— Всегда считалось, рабби, что пьянство — это ужасно. Но вот только два дня назад я читал в еврейской газете, в той самой колонке доктора, что пьяница — это как бы больной человек. Это не его вина.

— Он наложил на себя руки, папа.

Старик печально кивнул.

— Это таки да, ужасно. Он, наверное, много страдал. Может быть, он не мог перестать пить. Он был образованный мальчик. Так что вы думаете — может, для него быть пьяницей было как для другого человека иметь рак!

— Вы хорошо его знали? — спросил рабби.

— Айзека Хирша? Конечно, я знал его с тех пор, как он родился. Я знал его отца и его мать. Она была прекрасная женщина, но ее муж, его отец, он был ничтожество. — Он в раздумье склонил голову набок. — А мы знаем, что надо делать, что будет правильно? Этот вот Хирш — он никогда в своей жизни и дня честно не работал. Даже когда его жена была жива, он не пропускал ни одной юбки. Говорили, что приличные женщины не хотят ходить к нему на примерку. Он их своими лапами… ну, вы меня понимаете. А когда жена умерла, он еле дождался, чтобы снова жениться. Но сын его был образованный мальчик, он поступил в колледж, получил стипендию, закончил его, и даже стал доктором — доктором философии. А я? Всю жизнь тяжело трудился и соблюдал все правила, и никто из моих четверых детей не поступил в колледж.

— Но…

— И все-таки, рабби, с другой стороны, все мои дети… у всех у них есть здоровье, и живут они хорошо, и хорошо ко мне относятся. А Айзек Хирш даже не приехал на похороны своего отца, а теперь он тоже умер. Так что не говорите.

— Теперь вы иначе относитесь к похоронам Хирша? — предположил рабби.

Губы старика сжались в твердую линию.

— Нет, рабби, сказал он. — Правило есть правило.

Окружной прокурор не сделал никакого официального заявления. Только в «Линн икзэминер» появилась короткая заметка, в которой сообщалось, что служба окружного прокурора изучает обстоятельства, при которых 18 сентября наступила смерть Айзека Хирша, Брэдфорд-лейн, 4, Барнардс-Кроссинг, и что, возможно, будет подано ходатайство об эксгумации тела.

Марвин Браун наткнулся на эту заметку, просматривая газеты во время своего утреннего перерыва на кофе, и немедленно позвонил Мортимеру Шварцу.

— Чтоб я так жил, если в этом как-то не замешан рабби, Морт. Это хитрость, это одна из маленьких хитростей рабби, можешь не сомневаться, — возбужденно заговорил он.

— Но как рабби мог добраться до окружного прокурора? И зачем ему это нужно?

— Они с шефом Лэниганом закадычные друзья, а Лэниган вхож к прокурору. А насчет того, зачем ему это нужно… Ясно, зачем: чтобы не дать нам развернуться.

— Ты имеешь в виду — с дорогой? А какое это имеет отношение к прокурорскому расследованию?

— А что, не странно разве, что мы начинаем строить дорогу, чтобы отделить ту самую могилу, которая их интересует? В газете пишут, что они собираются эксгумировать тело. Вот будет мило, если они выкопают его за нас, пока мы будем размечать дорогу! Ты не думаешь, что возникнут вопросы?