— Так ваш вопрос заключается в том, обязаны ли вы выполнить это обещание?

— Да, это и есть мой вопрос.

— А препятствие в том, что эти два здания — новое и старое — не сочетаются друг с другом?

— Не только в этом, рабби. Это бы я еще пережил. Но всю жизнь я был бизнесменом. Вы знаете, что такое бизнесмен, рабби? Бизнесмен, если он тратит доллар, он должен получить на этот доллар товар. Неважно, на что он тратит. Если он тратит на благотворительность, он должен получить на доллар благотворительности. Вы понимаете?

— Как будто да.

— И вот мне кажется, что это здание — оно бесполезное. Нам нужно еще одно здание для храма? Строить только для того, чтобы строить, только чтобы потратить деньги, — это я не понимаю.

— А если бы это здание стояло отдельно от основного, оно бы вам больше понравилось?

— А как бы вы его использовали?

— Например, для школы, — раздумчиво предположил рабби, — или даже для общинного центра…

— Вам нужно отдельное здание для школы? Если вы уберете школу из храма и перенесете ее в отдельное здание, так для чего вы будете использовать храм? Для нескольких дней в году? Это расточительство. А центр? Или здесь, в Барнардс-Кроссинге, вам нужен центр, чтобы в нем мальчишки играли в баскетбол? В большом городе, где ни у кого нет дворов и полно ребятишек, а на улице играть опасно, — это да. Но здесь — разве вам нужно место, где будут играть ребятишки?

— Может, вы и правы…

— Помните, рабби — просто строить, лишь бы что-то построить, это глупо. Пусть лучше на этом месте растет божья травка и цветочки.

И тут рабби осенило.

— Вы правы, мистер Горальский. Но есть одно здание, которое нам действительно нужно. — Глядя на старика, он осторожно произнес: — Мы могли бы поставить эту капеллу на нашем кладбище. Ее можно сделать меньше, если планировка того требует, но общий замысел будет тот же. И это было бы особенно уместно потому, что ваша жена была одной из первых, кого там похоронили…

Изборожденное морщинами лицо Горальского расплылось в улыбке.

— Рабби, рабби, на этот раз вы попали в точку! Тот же проект, может быть, чуточку меньшего размера — это будет подходящее здание для кладбища! И я бы хотел сделать там ограду, посадить цветы, может быть, деревья… Мемориальное кладбище Ханы Горальской… Это будет как сад! — Но вдруг лицо его помрачнело. — А как же мой зарок, рабби? Я пообещал, что это будет пристройка к храму здесь, в Барнардс-Кроссинге. Я даже в мыслях представил себе здание Мортона Шварца…

— Но разве ваш зарок касался конкретного расположения зданий? Вы дали зарок пожертвовать храму здание, мемориал вашей жены… — Рабби остановился, увидев, что старик качает головой.

— Послушайте, рабби, вы что думаете, я давал зарок так, будто клялся перед нотариусом? «Я, Мозес Горальский, настоящим обещаю…» Нет. У меня в голове проходили всякие картины, чувства, мысли — не слова, вы понимаете? Но я знаю, что я пообещал, — добавил он упрямо.

Рабби задумчиво кивнул. Конечно, старик не формулировал свое обещание словами. Он стар, достаточно богат, ему нелегко заставить себя поменять решение, даже если он и согласится, что другое — кладбищенская капелла — будет гораздо полезнее и уместнее. Рабби поднялся со стула и снова начал расхаживать по комнате. Горальский терпеливо ждал.

Чем больше рабби обдумывал этот план, тем больше он ему нравился. Он не хуже Марвина Брауна понимал значение кладбища для конгрегации. И это позволило бы Мортону Шварцу построить свое здание — пусть не точно так, как он задумал, но очень близко к этому. А старик создал бы настоящий мемориал в память своей жены. Проблема была в том, как разрешить мистеру Горальскому сделать то, чего ему на самом деле хотелось.

Рабби остановился перед книжным шкафом, и его взгляд упал на толстые тома в кожаных переплетах — его экземпляр Талмуда. Выбрав один том, он сел за стол и стал его перелистывать, пока не нашел нужное место. Он повернулся лицом к Горальскому.

— Я в начале говорил вам, что если ваш зарок связан с выполнением чего-то дурного, то вы от него освобождаетесь. Помните?

— Помню. А что, построить здание Шварца — это грех?

Рабби улыбнулся.

— Я считаю, что в этом конкретном случае, мистер Горальский, следует применять закон шатнес.

— Шатнес? Но это разве не про одежду — что нельзя смешивать лен и шерсть?

— Это его обычное толкование. Но это правило упоминается в Библии в двух местах — в книге Левит и во Второзаконии. Почему в двух? Когда Библия говорит об одном и том же дважды, это может означать либо то, что это правило очень важно, либо то, что оно может иметь еще одно значение. В книге Левит оно объединено с предписаниями не разводить вместе скот разных пород, а также не засевать поля двумя сортами семян. Во Второзаконии — с предписаниями не засевать виноградник разными семенами и не запрягать в плуг вместе быка и осла. — Голос рабби приобрел талмудистскую распевность и монотонность. — Так вот, если бы эти два отрывка звучали совершенно одинаково, можно было бы утверждать, что это подразумевает важность данного правила и необходимость его строгого соблюдения. Но поскольку оно в каждом случае подается вместе с двумя другими, а они в книге Левит иные, чем во Второзаконии, то мы можем толковать это предписание как запрет на любое смешивание двух разнородных вещей. — Рабби откинулся на спинку кресла. — Вы можете сказать: а где же предел применения этого правила? Ведь мы пользуемся многими сочетаниями разнородных вещей: обувью, сделанной из кожи и резины, домами из дерева и камня… Значит, если мы нарушаем конкретное правило, нам необходимо какое-то мерило. И какое мерило подсказывает нам логика? Да конечно же, одно: кажется ли нам это неправильным. Для чего же еще Господь дал нам разум, как не для того, чтобы мы им пользовались? Ваше первое ощущение от проекта Шварца было таким: эти два здания относятся к разным стилям, и объединять их было бы неправильно. Это беспокоило вас с самого начала. И вот мое решение: это пример шатнеса, а следовательно, подлежит запрету.

Старик поскреб в затылке. Потом его морщинистое лицо расплылось в широкой улыбке, выражающей глубокое восхищение:

— А на кладбище можно, там оно будет стоять отдельно! Это, конечно, пилпул, но знаете что, рабби? Все вдруг встало на свои места!