мордовки юные сидят…

И солдат

в ожидании своего эшелона

какую-то до слез знакомую мелодию,

прижав баян к груди,

выводит медленно в тиши.

И сидит, как каменная баба

посреди заката на холме,

большелицая,

прямоспинная,

с балалайкой в каменной руке

средних лет мордовка на мешке.

И, следя глазами за баяном,

шевелит губами в такт она.

Под рукою тоненькие струны

вторят

вдохновению солдата…

ЗАКОНЧЕН ДЕНЬ РАБОТ

Мой умный друг —

железный экскаватор —

чуть-чуть устал,

для моря расчищая дно, —

он шею вытянул

к багряному закату

и, челюсти раскрыв, зевнул…

И паклей вытер кулаки

и зашагал домой

через пески.

И словно ломоть сочной дыни,

повисла желтая луна

над экскаватором в пустыне.

РАЗГОВОР С ДЕРЕВЬЯМИ

Посвящается И.В. Мичурину

Деревья гневные

вокруг меня стояли,

а я, привстав

на цыпочки босые

я пальцы стиснув

дерзко в кулаки, —

я укоризны дубу

громкие кричала:

— Я ж, старое,

тебя девчонкой знала,

я у корней твоих

тебе стихи читала,

девчоночьи слова

на тоненьких стеблях,

как заячьи цветы

в трехлистных лепестках,

и ты внимало мне,

а в высоте

вершиной утвердительно качало.

Зачем молчишь?!

Умнее стала я,

писать стихи

училась в институтах.

А ты стоишь, как столб,

и на прочтенья мои

сучком не пошевелишь! —

И ухнул дуб,

и, разогнав со лба

седые облака,

дуб уронил, как дождь, с листа

округлые слова:

—Ты не кричи

и леса не тревожь,

а посвяти стихи

огромному владыке,

что переделывает древние деревья,

вновь сочиняя листья и плоды.

Недавно он соединил

и землянику и жасмин,

и образ нового растенья

явился гордо перед ним,

а сам он ходит но земле,

как люди все,

на удивительных ногах.

И завершен над хрупкими плечами

русоволосой головой,

как кроной с светлыми листами.

Полупрозрачными утрами

приходит он —

высокий, как рассвет, —

ко мне за семенами.

МАЛЬЧИК

Сандал —

это так просто:

посредине кибитки яма,

а над ямою низенький столик,

он покрыт одеялом,

похожим на тюльпанное поле.

В яму углей горячих насыпают,

под одеялом протянут ноги

и сидят вокруг теплыни люди,

от работы дневной отдыхая.

А на стенах висят тарелки,

ярче неба в тарелках звезды,

и красивей луны пиалы

на уступчивых нишах стоят.

И синее морей одеяла,

и желтее пустынь одеяла,

разноцветней лугов одеяла

друг на друге лежат.

Но чудесней всего на свете

в глинобитной кибитке киргиза

баранчук —

годовалый мальчик;

он в пухлом халате на вате,

азиатским платком подпоясан.

Перламутровых пуговок ряд

на спине у халата звездится,

и ястреба легкие перья

в тюбетейке пучком стоят.

Как огонь,

он древнее древних,

он киргизов гордый наследник,

он родитель людей нерожденных,

годовалый сидит у бабая,

и глазищи в косых разрезах

обливают потоком счастья

мир и солнце,

себя и свет.

СТИХИ О СЛОВЕ

Этот древний летописец

не дает мне покоя,