и тьма подземная жила.

Как музыканта мастерство,

звучала станции метро

и в мыслях, и ушах его.

А девушка, что рядом шла,

была как колос, солнцем

прокаленный,

вся из живительных лучей,

как пламень с пламенем сплетенный.

Большая яркая коса

вкруг головы ее легла.

И удивленное лицо

ловило светлыми глазами

колонны с красными камнями,

людей с огромными цветами

и шелест радостных одежд.

И так, рука в руке, вдвоем

они сходили на перрон,

и в восхищенье москвичи

за ними по перрону шли.

Быть может, это из пустыни

образователи садов?

А может, из сухих надтреснутых

степей

организаторы морей?

И толпы народа —

в белом и синем

и бледно-зеленом —

шли по метро

и несли на плечах

яблокощеких ребят,

поднимая выше голов

охапки пестрых цветов.

ЛЕШИЙ

Еще петух не прокричал

три раза,

не отделились

твердь от вод

и тьма от дня,

и из сумерек сотворился лес;

а он явился

сам по себе

и поселился в дреме.

А зеленые чары стоят

на круглых, рыжих стволах;

и хвойное утро

шипит в ветвях, —

налив до вершим сосняк

желтой пчелиной брагой.

Лицо его

напоминало треугольник, —

заостренным углом

опущенный к полям.

По голубым зрачкам

рассыпан блеск слюды.

Острохребтовый нос,

и рот как виноградный стебель,

и усеченное чело

венчано огненною рыжью,

густые кольца

кованых волос.

Леший долго стоял

на правой ноге,

опираясь копытом в рельс,

и, уставив рога в горизонт,

подцепил на рога,

как медный горшок,

солнце с варевом зорь.

И умолкла трава,

и поникли цветы,

не тревожа мысли его.

Склоняясь, ощупывает путь:

«Зачем ты здесь,

в моем трепещущем владенье

тревожишь разум мой

недвижностью холодной?

О, я предвижу умирание,

тоскующих семян неувядание,

посеянных для жизни мной.

Когда хозяин твой,

тобой презренный раб,

мир опояшет наш?

Кто он?!

Хотел бы видеть

лик его

и выпуклости лба,

чтоб мысль его узреть.

И очертанья губ,

чтоб чувственность

познанья ощутить.

Мне нужно бег

его остановить,

чтоб заглянуть в глаза.

О, мой

зеленый шелестящий дом.

Зачем молчишь,

сердечный трепет крон

упрятав в древесину?

А может, сам я

сердцем скуден стал

и уронил сияние листа.

Лежат стальные

жерди здесь,

как мост, поставленный

от разума к цветам.

Пройдет ли кто?»

Но ухала земля

под роговым копытом.

Путь загудел,

и задрожала сталь.

Утес его еще скрывал,

и только звук

тяжелый, как обух,

ударом воздух колебал.

Метая искры и огонь,

летит по рельсам на колесах

обтянутый железною пластиной

гигантский череп

лошадиный.

И нет у черепа лица,

и нет у черепа чела.

И негде думам уместиться.

Лишь очи,

очи черепные,

огромным светом зажжены.

И в сочленениях хвоста

мелькают облики людские,

да сбоку в голове стоит

сам человек

и движет круги роковые…