И утверждался па листе,

как солнце палевое, Пушкин.

Из глин цветных

так вылепляет русский

своих славян богатырей,

их красит огненною краской

и золотит одежды их,

потом внутри жилищ своих

их на комод старинный ставит.

И Пушкин в пестряди цветной

был как герой прекрасной сказки.

В солдатской кофте на плечах

девчонка, голову подняв,

сказала басом у стола:

«На героиню я

приехала учиться!»

И сжался рот

в рябиновый плод

на дерзостном лице, —

она не скажет про себя,

как без билета, затаясь,

она запряталась под лавку

и скрылась с контролерских глаз…

А сержант и без слов

понял ее беду,

и, бережно касаяся листов,

девчонки он закрыл альбом, —

и стало добрым строгое лицо.

— Есть хочешь, девонька? —

сказал сержант

и встал.

За дверью кто-то ложками бренчал…

был воздух хлебом напоен.

Северный вокзал

1950

ЧЕСНОК

Очень вкусен

горный чеснок

в мае.

И я пошла за ним

в горы.

На склонах лежали

знаменами маки.

Навстречу бежали

широколунные киргизята

с охапками красных тюльпанов.

Шли чинно,

рукой подперев на плечах

горизонты ,

за водой к роднику

молодые киргизки.

Из-под шелковых шалей

на длинные косы

сыпали блики

пунцовые маки.

А на самой высокой вершине,

над смертью и жизнью,

стоял длинноухий,

стоял черноокий

осел,

упираясь

копытцами в камни.

И мне стало забавно.

Обычно душа моя

в тяжелое время

старалась забраться

поглубже в путь сердца

и тихо сидеть там.

Но животное было

так тонко

очерчено умной природой,

так мудро

водило ушами

па фоне огромного

синего неба,

а чеснок

так едуч

и так сладок,

что миг этот чудный

осветил мои мысли

и мозг мой,

и все стало просто…

1944

ОСЕНЬ У СНЕГОВЫХ ВЕРШИН

Каждый день,

возвращаясь с обедом,

я мимо горы прохожу.

Удивляет меня она.

На вершине ее кишлак —

и ни заборов,

ни стен,

ни оград

вокруг его жилищ не стоит —

ни единого дерева нет,

ни куста,

и со всех горизонтов

дуют ветры, —

дрогнут на небе

серые тучи

и, лапы раскинув,

и пасти разинув,

и выгнув пластами

звериную спину,

рушатся с неба

на склоны горы,

кибитки киргизов

сглотнув на пути.

И когда на вершине хмарь —

в котловине у нас

дождь,

или гроза,

или слякотно сеет крупа…

И думаю я:

как же выдержала высь?

«К моим дверям…»

К моим дверям

спускался склон горы,

весь бурый

и колючий,

И тонкая ослиная дорога

из белой пыли

устремилась ввысь, —

то пряталась в тени,

то поднималась вновь,

лиловая от сени облаков…

Два башмака

стоят у нашего порога —

прекраснейшие из башмаков людских,—

пожалуй, больше б им пристало