— Заметает. Еле прошла…

— Иди сюда, дочка, — позвала Настя из прохода. — Иди переобуйся.

— Вот мы и на осадном положении, — сказал Снарский.

Через полчаса гостья сидела уже за столом, и Настя из большого чугуна разливала в алюминиевые миски крупяной суп. Тимоха Бородин, который один мог бы съесть чугун супу, сказал «мне хватит» — и отломил кусочек лепешки. Гришука отказался от мозговой кости и покраснел, когда Настя все же положила кость ему в миску. Саша Пискунов начал было хлебать громко, как всегда, и вдруг осекся.

— Ты зачем это снял очки? — весело сказал ему Тимофей и оглянулся на девушку. — Ты надень, а то ложку пронесешь мимо!

Залетов ел молча. Он уже успел надеть черную спортивную куртку с серой вставкой на плечах. Его сухой пристальный взгляд не отрывался от Васьки Ивантеева. А тот, сидя рядом с девушкой, на правах старого знакомого задавал ей вопросы.

— Как вам нравится наше жилище? — при этом он шевелил ложкой в супе, а девушка поднимала плечо, отгораживаясь от него. — И долго вы хотите у нас пробыть? — не унимался Васька. — Ах, даже до конца! Очень прекрасно?

Девушка так и не опускала плеча. На ней был старенький лиловатый свитер, заштопанный на локтях, а поверх свитера она выпустила белый воротничок. Черные волосы ее, зачесанные за уши, свободно сбегали вниз и, не достигнув воротничка, разбегались врозь. Щеки и уши отошли в тепле и пылали тяжелым огнем. Багровыми, все еще дрожащими пальцами, напряженно поглядывая по сторонам, она взяла лепешку, и сразу же Васька спросил:

— Как вам нравится наш хлеб?

— Ешь, дипломат! — недружелюбно одернул его Снарский. Ему не очень-то хотелось, чтобы в беседе с новым человеком представлял бригаду Васька, у которого и было-то всего-навсего пять классов. Он приказал глазами Залетову: говори, инженер! Но Павел и на него посмотрел издалека, как лунный житель.

— Познакомимся! — заговорил тогда он сам. — Это теперь наш кладовщик. Завтра она наведет полный учет и чтобы никаких пререканий. Зовут ее Клава. А ну, попытаем ее. Скажи нам, для начала, как надо хранить мелинит и детонаторы?

Клава мгновенно поднялась.

— Взрывчатые вещества и средства взрывания надо хранить в разных местах.

— Умница, — сказал дядя Прокоп. — Умница. Сядь. Иначе может получиться что?

— Взрыв, конечно!

— Да, — загадочно протянул Прокопий Фомич, внимательно оглядывая Клаву. И сразу хмуро принялся за суп, как только встретил ее сияющий взгляд.

«Вот оно, средство взрывания», — подумал Прокопий Фомич усмехаясь.

— Ну, что ты нам привезла, рассказывай. Да ты садись, хлебай, а то к добавке не успеешь.

— Дядя Прокоп! Она нам Форда привезла, — сказал Васька и хохотнул в миску. — Подарочек!

— Мы его уже поставили в гараж, — добавил Мусакеев.

Клава посмотрела на них, помедлила и дала ответ:

— Прасолов сказал: для взрывников нужен спокойный конь.

«Язычок!» — подумал Снарский.

Поздно вечером Прокопий Фомич, накинув полушубок, обошел с «летучей мышью» все хозяйство. Он был невысок ростом, фонарь его плыл на сантиметр от земли. Подбросив Форду сена и осмотрев заправленные буры, Снарский погасил фонарь и вернулся в землянку. За столом перед керосиновой лампой Павел — суровый, с засученными рукавами — раздвигал логарифмическую линейку. Он пробился уже на третий курс заочного института. На нарах, негромко гогоча, возились ребята — всей артелью давили Ваську Ивантеева, и тот пыхтел под подушкой, ловя ногой стену. Потом он взревел ликуя, «мала куча» перевернулась, и сразу же, как курчонок, запищал внизу Саша.

Прокопий Фомич подкрался, двинул несколько раз кулаком в шевелящийся клубок и ушел на свою половину. Здесь около печи, на топчане, натянув одеяло до ушей, покрытая сверху Настиным серым платком, спала Клавочка. Рот ее был приоткрыт, белели чистые, как молоко, зубы.

Прокопий Фомич быстро разделся, дунул на лампу и полез к себе, под занавеску.

— Ты чего усмехаешься, Проша? — спросила Настя. — Небось, четвертинку трогал?

— Тут не четвертинка. Тут побольше… Девка, как по-твоему, красивая?

— Будто и сам не можешь разобраться.

— Саша-то с Тимофеем, — сказала она через минуту, — не разговаривает. Обиделся за что-то.

— Что я и говорю. Беда с ними теперь. Место, место больно неподходящее. Как на льдине. А то бы весело на них посмотреть. Вот она, взрывчатка-то, слышишь? Весь день ведь работали — и хоть бы что! Хватит вам, черти, набесились! — гаркнул он, забыв, что рядом спит Клава.

— Ладно, чего тебе? Набодаются — уснут. Взрывчатка… Мы с тобой здесь для чего?

И взрыв, конечно, произошел. На следующее утро Васька сел за стол чисто выбритый. Он даже брови подбрил. А Саша действительно поссорился с Бородиным — из-за неосторожной шутки по поводу очков. Он подсел к Ваське, оба пошептались и после завтрака вместе ушли на участок Ивантеева.

В полдень, когда по всему ущелью гремела канонада, Снарский, стоя над площадкой, увидел в бинокль Клаву. Ее телогрейка быстро мелькала среди гранитных нагромождений. А по сторонам, как разведчики, скользили Васька Ивантеев и Саша. Они выкидывали при этом, забавные и рискованные штуки, прыгали чехардой через камни, а Саша даже пробежал по острию гранитной глыбы, нависшей над обрывом, и Снарский протянул вперед руку, чтобы удержать его, — Саша был без очков.

Клава не смотрела на них, шла, презирая препятствия, словно нацелилась на одну точку. Она спешила, как пожарный инспектор спешит на происшествие.

— Эгей, кавалерист-девица! — крикнул Снарский, когда она подошла ближе. — Куда?

— Дядя Прокоп, Ивантеев четвертую сумку мелинита требует. — Клава остановилась.

— А. ты что ему сказала?

— Я сказала, что проверю расход.

— Нет, она не так сказала, — Васька толкнул Сашу на Клаву. — Я сейчас вот скажу дяде Прокопу!

— Ну и скажи!

— Как надо сказала! — Снарский засмеялся. — Так их! Проверь, проверь как следует. Лихачи. Право, лихачи!

И Клава зашагала еще быстрее, напрямик, словно наметив вдали новую точку.

— Сейчас она нас разоблачит! — закричал Саша и подмигнул Прокопию Фомичу.

Вечером перед ужином Клава уселась за стол, широко раздвинув локти, как школьника. Постукивая карандашом по зубам, она стала вычислять расход взрывчатки — многовато ушло ее за день. Подсели к столу и взрывники — подвести итоги дня. Залетов подвигал своей линейкой, пошептал, оглянулся и увидел, что все уже спрятали карандаши и выжидают.

— Чего это вы замерли? — удивился Снарский. — Что это вдруг? Ну-ка, выкладывайте достижения. Григорий!

Гришука взял мел, подошел к доске показателей, к листу фанеры, поставленному у стены, и, соединив скобкой фамилию Мусакеева со своей, написал — 132.

— Вот это малыши! — удивленно протянул Снарский. — НастяI Смотри, что делается! Рекордный день!

И тогда, нехотя, поднялся Ивантеев.

— День рекордный, — сказал он, медленно рисуя красивую фигурную скобку — для себя и Саши. Потом он вывел по очереди единицу, пятерку н тройку — 153!

И странно — никто не закричал «ура», не затопал, радуясь этому успеху.

Клава посматривала снизу на Ваську, на Снарского. Потом взглянула на фанеру и чуть слышно стукнула карандашом по белым зубкам. У фанеры стоял Залетов. Прокопий Фомич из-под руки косо смотрел на него: интересно все-таки, как повернулся сегодня характер у этого всегда занятого студента, у инженера без пяти минут!

А Павел спокойно раздвинул линейку и написал — 118 — то же, что и вчера.

— Павлушка верен себе, — сказал Снарский, светлея. — Ни гром ему, ни гроза. Хорошо тянет. Ровно.

Он снова почувствовал неприятную тишину и удивленно посмотрел на взрывников. Сзади него стояла Настя и чуть заметно качала головой, словно отвечая своим мыслям.

Утром опять заходил пол в землянке, загрохотали горы и острый фруктовый запах взорванного мелинита потянулся над камнями. Прокопий Фомич натянул ватные штаны. Настя обвязала его грудь платком и помогла надеть телогрейку. Он нахлобучил ушанку, похлопал рукавицами и поднялся наверх. Ах, какое утро, какое яркое горное утро ослепило его! Хрустя снежком, он даже пробежался по траншее, прорытой в снегу. Вышел к скалам и увидел облака прозрачного зеленоватого дыма. Ветер рассовывал их по впадинам и щелям. «Бах! Бах!» — раздалось слева, и бригадир сразу понял: палят Гришука с Мусакеевым.