Литмир - Электронная Библиотека

— Пора тебе на пенсию, старый дурак, — сказал он и пыхнул трубкой, глубоко втянув впалые щеки. — Слюни уже держать не можешь, герой!

Веселье засветилось в его острых карих глазах.

— Все еще на своем Форде ездишь?

— Зима, — сказал Володя, слезая с коня.

— Да-а. Разыгрались котята, — дядя Прокоп проводил взглядом круглое облачко. — Вниз бегут. Скоро обвалы начнутся. Как в бутылке, будем здесь сидеть.

Они умолкли.

— Пойдем, посмотрим? — вдруг предложил взрывник.

Поставив Форда в каменном стойле, они полезли вверх по колючим выступам и очутились на круглой, чуть наклонной поляне, покрытой подушечками темно-зеленой высокогорной травы.

— Крепость номер один, — сказал Прокопий Фомич, подводя техника к длинной прямоугольной яме, вырезанной в пластах красной и синеватой земли. — Общежитие, столовая и красный уголок. Строимся капитально!

Узкий ход вел из этой ямы ко второй. Эта была поменьше.

— Кухня, пекарня и помещение для семейных, — объяснил Снарский, намекая на себя. — А здесь, — сказал Прокопий Фомич, когда они подошли к третьей яме, — здесь будет у нас конюшня, а в этом чуланчике горн поставим — править буры. Ничего размахнулись? А с той стороны — видишь, земля навалена? — там будет склад взрывчатки. Чем не партизанский край?

Они обошли все пять ям, вырезанных словно по отвесу, и дядя Прокоп в заключение сказал:

— Строим под инженерным руководством. Павлушка-то Залетов у меня — инженер без пяти минут!

— А где они все?

— Залетов с Мусакеевым на разведку пошли в ложок, насчет жердей. А остальных вчера еще послал вниз к Прасолову за досками. Встретишь — поторопи.

— Значит, хотите доказать, что и в зимних условиях…

— А почему бы и нет? — Снарский холодно посмотрел на техника, и тот засмеялся, вспомнив, что старик не терпит сомневающихся. — Почему бы и нет? — взрывник подвигал коленом. — Я выписал мелинита на восемь месяцев. Думаю, что до весны хватит…

— Ничего не надо? — осторожно спросил Володя.

— Прасолов, небось, интересуется? Можешь доложить: входим в зиму при полной готовности.

Они простились внизу на площадке. Форд — голубой и словно обсыпанный гречкой — стоял на том же месте между гранитными глыбами. Володя сел в изодранное седло. Прокопий Фомич крикнул: «Проснись, калоша!» — и хлопнул Форда по крупу. Конь тихо двинулся.

— Эй! — крикнул Снарский, когда техник спускался по гремящей каменной мелочи к тропе. Старик стоял далеко вверху — на границе между небом и землей. — Эй! Там скажи Прасолову, чтоб взрывчатку веселее грузил! Капсюлей пусть не жалеет! И кладовщика, кладовщика он обещал!

Месяца через полтора далеко внизу, в поселке строителей, подходя однажды утром к конторе участка, девушки-лаборантки увидели перед крыльцом Форда. Взнузданный и навьюченный мешками и плоскими ящиками с клеймом «взрыв», он спал и странно покачивался при этом на шатких ногах. Тут же лаборантки заметили кирзовый сапог и колено, которое уперлось в круглый живот Форда, покрытый зимним белым пухом. Серьезный мальчишка лет пятнадцати, с варежкой в зубах, яростно затягивал на коне подпругу. Просторная телогрейка, должно быть, пятидесятого размера, сидела на этом коннике немного боком. Брюки в мелкую полоску были приспущены на сапоги. Поперек спины висела стволом вниз берданка.

На крыльцо вышел начальник участка Прасолов.

— Клава, вот получи-ка формы…

Парнишка, щелкнув наконец ремнем и посмотрев на коня со стороны, подошел к крыльцу.

— Вот здесь распишись, что получила, — сказал Прасолов. — На, держи: учет прихода и расхода, форма три, форма пять…

— А форма четыре?

— Снарский взял три книжки. Дойдешь одна-то?

— А то не дойду!

— Смотри… Знаешь, к кому едешь-то? Чтобы все было четко и никаких жалоб на условия. Снарский просил прислать ему крепкого человека. Ну вот. Что еще? Весной, как только можно будет, подъеду. Спеши, снег пойдет — не доберешься.

И Клава стала опять мальчишкой в телогрейке, молча, гордо прошла перед незнакомыми девчатами и даже споткнулась. Тут же, осерчав, она замахнулась кулаком на коня, намотала повод на руку, и Форд, шевельнув хвостом, не спеша пошел за своей новой хозяйкой по широкой улице поселка к молчаливым туманно-лиловым горам.

Поднебесное зимовье взрывников к этому времени было уже засыпано снегом. Твердый, словно облитый стеклом белый пласт обрывался над трассой дороги, срезанный зимним ураганным ветром. Три сизых дымка прямо из снега поднимались к небу, к темно-синему небу, где в четыре часа дня уже появлялась звезда. Эти три белесые нити были видны издалека, они чуть виляли то вправо, то влево и, выйдя из-за укрытия, взыграв, бросались к обрыву, вниз, в полумрак, туда, где бегали одинокие облака, все еще не найдя себе зимнего пристанища.

В большой землянке в жарком тумане висели две керосиновые лампы. На высоких нарах, свесив босые ноги к гудящей железной печке, сидели взрывники. Гришука, оттопырив красные губы, торопливо резал бикфордов шнур на метровые куски. Рядом с ним неразлучные друзья: Тимоха — мускулистый, смугло-желтый, голый до пояса, и Саша — близорукий, с рыжими завитушками на лбу, похожий на девушку в очках.

Во второй, просторной, половине землянки за длинным тесовым столом Снарский и Павел Залетов вычисляли вес зарядов. Перед уходом в горы Павел остригся наголо. Волосы его уже отросли, блестели и отливали под лампой, как донецкий уголь. У него было удлиненное лицо, крупные суставы. Павлик был скор на ходу, и за все это Гришука прозвал его «лошаком».

Карандаш Залетова резко шуршал. Снарский следил за ним, облизывая губы. Иногда он вдруг откидывался назад и, достав из-за уха огрызок карандаша, начинал спорить.

— Вот уж верно, что лошак. Куда поскакал? Где ты взял это «ку»? Это «ку» для известковой скалы!

— Правильно, для известковой, — мирно звенел басок Павла.

— А где ты видел известняки? У нас гранитный целик без трещин!

— А старый взрыв? Вы забыли? Сфера разрыхления захватывает это место или нет? Там все уже растрескано, дядя Прокоп, это уже не целик. Согласны? Вот вам и резерв экономии!

— Ладно, пиши, — говорил Снарский смущенно. — Шут с тобой…

Сквозь земляную толщу издалека доносились удары молота по железу — это Васька Ивантеев вместе с Мусакеевым заправляли буры, готовя их на завтра. Через узкий проход из «помещения для семейных», где хозяйничала жена Снарского Настя, все сильнее тянуло жареным луком.

Когда Настя в третий раз сердито зазвонила ложкой по сковородке, Снарский бросил очки на стол.

— Айда, пехота, в ружье! — скомандовал он. — Григорий, сходи за кузнецами, пусть…

Он не договорил, поднял голову и стал похож на самого сердитого запорожца с картины Репина. Наступила тишина. Удары молота за стеной оборвались, и в тишине кто-то прошел над головами взрывников по крыше — вдоль всей землянки. Хлопнула дверь тамбура, холод шмыгнул под столом к нарам. Затопали сапоги.

— Пожалуйста, проходите, головой не ударьтесь, здесь низко, — это был голос Васьки Ивантеева, странно веселый, непонятный.

— С кем это он так вежливо разговаривает? — сказал Гришука.

В темном углу шаркнула по земляному полу дверь.

— Можно? — спросил незнакомый молодой голос, и, снимая варежки с красных рук, в землянку вошла девушка в ушанке и с ружьем за спиной. Вошла и стала к стене, глубоко дыша с мороза.

Все поднялись, молча стояли у нар и у стола. Бородин полез за рубахой. Саша Пискунов снял очки, чтобы протереть, замигал и спрятал их в карман. Только дядя Прокоп остался на месте. Он повернулся к девушке боком и, подняв в ее сторону бровь, выждав паузу, с достоинством спросил:

— Откуда?

— С курсов. К вам прислали…

Девушка, нахмурясь, ждала. Она, конечно, понимала, куда пришла. Перед нею молча стояли люди, о которых шла по поселку молва, говорило областное радио, писала маленькая газетка строительства.

— Ко мне, — проговорил дядя Прокоп и опустил глаза. — Прислали, значит. — И опять повел бровью на девушку. — Ну что же, давай бумагу, — он потянул к себе очки. — Как там внизу? Скоро нас на замочек запрет?

8
{"b":"559287","o":1}