Никон редко читал газету. Он схватил поданный ему Силантием номер, неуклюже развернул его и стал искать заметку про себя. Силантий помог ему.

— Вот тут, гляди! — отметил он широким пальцем.

В заметке шла речь о соревновании между шахтами. Приводились цифры, назывались лучшие бригады и лучшие ударники. В конце ее стояло: «В соцсоревнование за последнее время включились даже и те, кто раньше сторонились его, не понимали его важности и его значения. Вот, например, теперь стал хорошим ударником в бригаде Баева Старухин Никон...»

— Про меня, — подтвердил Никон, перечитывая заметку несколько раз. — И бригада Баева и все остальное, как есть... Кто это напечатал?

— Рабкор, — сообразил Силантий. — Из своих кто-нибудь.

— Из своих? — задумчиво повторил Никон. — Кто же это?

Он выпросил газету у Силантия и унес ее к себе в барак. Было словно неловко видеть свою фамилию, напечатанную ровными и аккуратными буквами в газете, где всегда пишут и сообщают о чем-нибудь важном и серьезном. Но было приятно: вот отмечены его успехи, его старание! значит, не даром шахтеры ценят звание ударника! Тут не только лишний паек да без очереди за покупками стоять. Нет, тут что-то повыше и поважней... И еще мелькнула мысль о том, что ведь эту газету прочитает вместе с другими и Милитина. Прочитает и увидит, какой теперь Никон, Никша!

Тщательно сложив газету, Никон понес ее при себе и при случае показал Баеву.

— Я уж читал, — заметил Баев.

Кто это напечатал? — поинтересовался Никон. — Свой кто-то?

Баев засмеялся:

— Конечно, свой. Рабкор.

— Расписал! — широко ухмыльнулся Никон. — Все, как есть, напечатал! Не ошибся!

— Ему нечего ошибаться! Он, может, рядом с тобой работает!

— Ну!? — вспыхнул Никон. — Это не ты ли?

— Нет, не я. Зонов это...

— Зонов... — Никон почему-то смешался. — Зонов, — повторил он, — ну, он может.

Баев снова засмеялся:

— Да каждый может в рабкорах находиться. Только мало-мало грамотный, и пиши в газету. В стенную или в районную. Или даже в «Правду», в Москву.

Разговор о рабкорах отвлек Баева от того, что волновало Никона: от заметки. Никон решил вернуть внимание товарища к напечатанному в газете.

— Так прямо и напечатали: хороший ударник... — развернул он газету перед глазами. — И про тебя, про бригаду тоже пропечатано. Хорошо это.

— Конечно, хорошо! — подхватил Баев. — Вот когда напечатают, что, мол, лодырь да прогульщик да тому подобное, ну тогда солоно!..

— Да... — уронил Никон и, свернув газету, бережно спрятал ее в карман.

Несколько дней жил Никон радостью, которая пришла с этой газетой. Несколько дней он часто разворачивал газету и перечитывал относившиеся к нему строки. Ему казалось, что все должны обращать внимание на него и что все поглядывают на него с некоторым уважением, что все немного завидуют ему. Но окружающие были заняты своими делами, а заметка в газете была для них обыденным явлением. Огорченный Никон спрятал малость растрепавшуюся газету в свой тючок с вещами и постарался забыть о ней.

Но забыть не мог. И еще не мог забыть предупреждения Баева, что в газете могут напечатать не только о хорошей работе, не только об ударниках и передовых шахтерах, но и о лодырях, лентяях. И представил себе, как это может быть неприятно для того, кого касается. На память пришло совсем недавнее: черная доска. Досадливо передернув плечами, Никон стал гнать от себя неприятные воспоминания и тревожные мысли...

Подшефный колхоз прислал письмо. Колхозники ждали к себе шефов на уборочную кампанию. «Мы знаем, товарищи, — писали колхозники, — что и у вас идет горячая работа, но нам сейчас каждая пара рук дороже золота. И если бы вы смогли приехать к нам на денек и помочь нам, то много добра сделали бы нам».

Шахтеры решили устроить в колхозе воскресник. Наметили выходной день и стали подбирать желающих.

Когда Никон услыхал о готовящемся воскреснике, он предупредил Баева:

— Меня, слышь, не забудьте! Я поеду.

— Не забудем. Как тебя забыть, колхозники обижаться станут если не привезем тебя!

Никон насторожился. Ему показалось, что Баев насмехается над ним. Но тот,заметив что парень хмурится и прячет глаза, рассмеялся:

— Чего ты дуешься? Поедем, возьмем гармони с собой да на полях после работы такого зададим колхозникам, что старики запляшут!..

Ранним утром, почти в предрассветную пору, два грузовика выкатили из поселка и с грохотом и в туче пыли понеслись по дороге. Никон и Баев разместились в разных машинах. Оба захватили с собою гармони и оба были радостно возбуждены. И сквозь шум и рокот моторов время от времени, как взрывы веселого смеха, пробрасывались переклики их инструментов.

Колхозники встретили шахтеров радушно. Увидев Никона, они обрадованно одобрили:

— Вот и ладно! Вот и хорошо, что с музыкой!..

Но когда заметили, что шефы приехали с двумя гармонистами, то к этой радости примешалась легкая, хотя и незлобивая насмешка:

— Целый хор, значит!

Рабочих разбили по бригадам и повели на поле. Баев подозвал Никона и посоветовал:

— Сдай кому-нибудь надежному гармонь до вечера! Поработаем, а вечером смычку сделаем с колхозниками!

Никон так и сделал. Он отдал гармонь полеводу, который отнес ее куда-то бережно и обещал:

— В цельности и в аккурате штучка будет! Не беспокойся, товарищ!

На широкой глади колхозного поля в желтом густом хлебе разбросались в обдуманном и ладном беспорядке машины и люди. Солнце вздымалось из-за покрытого лесом угора и день приходил ясный, жаркий и веселый.

Зазвенели, застрекотали машины, всколыхнулась утренняя тишь. Ворвались в утро людские голоса. Развернулась над желтым пахучим полем упорная и дружная работа.

Трудовой день прошел почти незаметно. И когда колхозные бригадиры призвали к шабашу, Никону показалось что они поторопились. Но солнце давно уже скатилось за край огромного поля, веяло приятной прохладой и подымались от сжатых хлебов и от обнаженной кой-где земли тугие и острые запахи.

Шахтеры и колхозники дружно поужинали на общем стане. А после ужина все, не взирая на усталость, собрались на широкую поляну. И тут Баев и Никон уселись рядом, настроились, договорились, что играть, и заиграли. На поляне стало тихо. Наработавшиеся люди присмиренно и отдохновенно вслушивались в музыку и под музыку думали о чем-то своем...

Но не долго музыканты играли грустные и проголосные песни. Баев наклонился к Никону, шепнул ему что-то на ухо, оба усмехнулись и враз грянули плясовую. Задумавшиеся и загрустившие в тихом вечере люди встрепенулись, ожили, заулыбались. Парни поднялись на ноги, среди девушек всплеснулся радостный смешок. Кто-то из стариков крякнул и позвал:

— Веруха! выходи, плясунья! Заводи!.. Парни, что вы глядите? Сыпьте веселую!

В раздвинувшийся широкий круг шахтеров и колхозников выскочили два парня и шлепнули в ладоши. Заволновавшиеся и оживленно пересмеивающиеся девушки вытолкнули из своей толпы упиравшуюся, раскрасневшуюся плясунью. Та, как только вышла на круг, сразу пришла в себя, оправилась от смущенья и встала против одного из парней. Они лукаво и вызывающе поглядели друг на друга, потом парень топнул ногой, изогнулся, расставил локти, как крылья, и затанцевал перед девушкой.

Никон и Баев поддали, веселая плясовая рассыпалась быстрее и задорнее. Живая и ничем неомрачимая радость рассыпалась кругом.

Танцевали долго и охотно. Пара за парою входили в круг. Пара за парою, отплясав, возвращались потные, красные и довольные в толпу. И так тянулось бы долго. Но спохватились шахтеры и вспомнили о трудовом завтра колхозные бригадиры:

— Кончайте, ребята! Хватит! Завтра чуть свет вставать надо!.. Да и товарищам, небойсь, тоже некогда прохлаждаться с вами!

— Вам только дай музыку, вы и станете хоть до утра плясать!.. Баста!..

Круг быстро распался. Люди вспомнили об усталости, о предстоящей упорной работе, о страде. Шахтеры попрощались с колхозниками. Грузовики зашумели, зафыркали. На дорогу пали яркие полосы от фар. Вскрикнули сигналы, взвилась пыль, и поля и колхозники и веселый воскресник остались позади.