Взволнованная, она прошла к окну.
На небе уже виднелись неяркие звезды. Вдали, на чернильного цвета небосклоне, опрокинувшись рогами вниз, желтел месяц. Внизу, хорошо видимый с восьмого этажа квартиры Старховых, сиял огнями широкий проспект.
Может посоветоваться с адвокатом?
Бесполезно, - вздохнула Светлана Андреевна. - Я уже была у него. Он сообщил мне то же самое, что по телефону сказала Наташа.
Наталья Павловна? Ты звонила Муровым?
Нет, она сама позвонила мне. Поспешила сказать, что нашего младенца передали в Дом ребенка. После ее звонка я сразу поехала к адвокату, надеясь, что он сумеет помочь мне. Но там, в конторе, такие тупые адвокаты!
Павел Федорович усмехнулся, почувствовав, что отчаяние супруги прошло, и она стала более спокойной.
Здесь не запад, - сказал он. - Здесь Союз. А в Союзе свобода адвокатов несколько ограничена. Они никогда не осмелятся обойти законы, установленные свыше.
Стархова горько пошутила:
Но адвокаты для того и существуют, чтобы помогать другим обходить законы!..
Светлана Андреевна вновь расстроилась. Прошла к шифоньеру, достала вечерний халат и сказала:
Пойду в ванную.
Когда на душе было неспокойно, ей часто хотелось побыть одной. Павел Федорович знал это, проводил ее в ванную сочувственным взглядом. Подумав, он позвонил Муровым.
Наталья Павловна? Здравствуйте! Стархов беспокоит.
Здравствуйте, Павел Федорович! Вы уже все знаете? Светлана, наверно, очень расстроена.
Да. Вы же понимаете, что значил для нее этот ребенок.
Понимаю. Но таково было решение…
Жаль. Я хотел бы поговорить с Аркадием Николаевичем.
Сейчас приглашу.
Через минуту к трубке подошел Муров.
Я не Бог, Павел, - начал оправдываться Аркадий Николаевич. - Сам знаешь, решение не зависит от меня.
Я тебя не виню, Аркадий. Я лишь хочу, чтобы ты помог Светлане.
Хорошо, Павел, - сказал Муров. - Пусть сколько угодно она приезжает в Дом ребенка и сколько угодно видится с ним. Заведующей в Доме ребенка работает моя двоюродная сестра. Я с ней договорюсь.
Добро! – волновался Стархов. – Аркадий, может, ты договоришься, чтобы Светлана могла брать ребенка домой? Она будет очень рада!
Я постараюсь…
Кстати, Аркадий, с повышением тебя. Вчера узнал, что ты избран Первым секретарем…
Благодарю, Павел! Теперь смотри, чтобы в твоей автоколонне не было сбоев в работе транспорта, буду строго наказывать!
Поговорив с Муровым, Павел Федорович подошел к дверям ванной комнаты.
Светлана, открой!
Павел, я же моюсь.
Открой! Я скажу что-то важное.
Говори, я слушаю.
Нет, ты открой дверь. Я должен видеть тебя…
Встревоженная, Светлана Андреевна открыла дверь. Она стояла перед ним полуобнаженная; лишь на поясе ее было подвязано широкое полотенце, прикрывающее бедра.
Света, ты можешь брать младенца из Дома ребенка, когда захочешь.
Ты, шутишь, Павел?
Нет. Я только что говорил с Муровым. Он обещал мне…
Я смогу привозить его домой?!
Да.
ГЛАВА 11
Выйдя из вагона поезда в Новгороде, Белова простилась с монахиней. Монахиня еще раз наказала Катерине, чтобы она непременно сходила в церковь. Катерина молча кивнула. Подходя к стоянке такси, она несколько раз обернулась – казалось, что монахиня смотрит ей вслед. Катерина словно чувствовала спиной ее суровый взгляд. Но монахини не было. Сев в такси, она облегченно вздохнула и задумалась.
«Стоит ли менять свою жизнь? Что теперь, идти затворницей, как эта монахиня? Это не для меня. Да разве я одна такая на свете? Все люди по-своему безнравственны. Невозможно прожить в этом мире, чтобы не согрешить. Все люди, как сумасшедшие, и Земля вся – дом для сумасшедших!».
На окраине деревни Катерина вышла из такси и направилась вдоль домов по укатанной тракторами дороге. Вечер был солнечным, морозным. В воздухе пахло коровьим навозом и прелым силосом. Катерина прошла мимо совхозных ферм, улыбнулась молодому скотнику, который издалека узнал ее, и помахал рукой. Снег поскрипывал под ее модными сапожками. Она поправила на голове норковую шапку, расстегнула верхнюю пуговицу дубленки, чтобы хорошо был заметен на ней красивый шарфик, и вся старалась выглядеть столичной дамой. Вскоре навстречу ей попалась конопатая, круглолицая подружка, с которой Катерина когда-то училась в школе.
Здравствуй, Нина!
Катька! – удивилась подруга.
Привет! Как здорово ты одета! Где ты купила такую дубленку? А сапожки?
В Ленинграде, где ж еще.
Разве в Ленинграде такое свободно продают?
В «Березке» все продают. Ну, если нет в «Березке», есть в «Альбатросе».
Это что, магазины?
Да. В них продают за валюту.
За валюту? А где ты ее берешь?
У моряков. Я же теперь в порту работаю – тальманшей. Дружу с моряками, которые плавают в загранку.
Катерина, конечно, не могла признаться подруге, что валюту ей платят за ночи любви иностранные моряки, дипломаты и журналисты, аккредитованные в Ленинграде. И ничуть не смутилась Белова, соврав Нине, что работает тальманом. Напротив, ей даже было приятно подурачить несведущую подругу.
Ты уже не учишься на балерину?
Учебу я оставила. Разве мои родители не говорили тебе об этом? Я же им писала.
Я не спрашивала. Некогда заходить к ним, работой загружена по уши. Я работаю на скотном дворе, дояркой.
И Нина чуть смутилась, застенчиво отвела взгляд. Ей стало как-то неловко, что она – простая доярка, одетая в старую отцовскую фуфайку и в вонючий рабочий халат, а Катерина – та же деревенская девчонка – щеголяет, как светская барышня. Белова поняла ее смущение, окинула взглядом выцветший халат и большие резиновые сапоги подруги. Спросила:
Не мерзнут ноги?
У меня на ногах намотаны теплые портянки. В валенках не пойдешь на ферму – кругом вода, сыро…
Закатное солнце слепило глаза. Щурясь, Катерина разглядывала родительский дом, стоявший особняком в конце деревни. Попрощавшись с Ниной, Катерина прошла к дому.
В кухне пахло деревенскими щами с кроличьим мясом. В печи, на горячей еще плите, стоял чугунок. Ах, как давно она не ела этих вкусных щей, сваренных в русской печи.
Мать радостно обняла дочь. Катерина неприятно поморщилась, волосы матери пахли коровьим потом. Да и платье на ней пахло то ли силосом, то ли навозом. Катерина чуть отстранилась от нее.
Мама, ты хоть моешься после работы?
Мать Дарья удивленно уставилась на дочь.
Почему ты спрашиваешь об этом?
От тебя пахнет коровами…
Где ты встречала доярку, от которой не пахло бы? Раздевайся лучше, чаем пока напою горячим. Сейчас отец придет, он в коровнике теленка поит.
Дарья поставила на стол самовар, подала пироги, клубничное варенье, домашнее печенье. Посуетившись, эта маленькая полная женщина с голубыми глазами присела рядом с дочерью и стала выспрашивать:
В общежитии живешь?
Живу у одной тетки на квартире.
И сколько платишь?
Я снимаю комнату. Плачу пятьдесят рублей в месяц.
Дарья всплеснула руками.
Неужели пятьдесят?
Мама, в Ленинграде дешевле комнаты не найти. Ленинград – не деревня, за червонец комнату не снимешь.
Ты, наверное, всю свою зарплату отдаешь за эту комнату.
В дом вошел отец – небольшого роста коренастый мужчина с розовым от мороза лицом, на котором густо чернела щетина. Увидев небритое, засаленное лицо отца, Катерина ахнула:
Папка, ты дикобраз!
Отец улыбнулся и подошел к ней. Хотел обнять, но Катерина отстранилась.
Я сейчас побреюсь, - сказал он.
Леня, теленок как, жив еще? – спросила мать.
Жив, - ответил Леонид хмуро. - Напоил его крепким чаем, но все равно поносит. Если к утру не продрищется, значит, сдохнет!
«Ну вот, завели разговор о скотине, - подумала Катерина. - Теленок их больше интересует, чем мой приезд».
И она вдруг вспомнила о ребенке. В голове закрутилось сказанное отцом слово: «сдохнет», «сдохнет». Она тяжело вздохнула, еще раз испытав боль, и вновь стала повторять мольбу:
