Боцман первым подбежал к Альберту, поднял на руки.

- Гладиатор приюта! — провозгласил он, вынося Альберта из круга.

Альберта подцепили остальные кочеты, стали качать на руках, подбрасывая вверх. В эти секунды Альберт не испытывал совершенно никаких чувств. Словно не было боя и не было достойной победы. Ему было не до радости, но и жалости в нем теперь не осталось. Он даже не взглянул на Тяпу, который остался сидеть в круге. Он находился в каком-то странном состоянии — равнодушия ко всем и ко всему.

- Купец, гони стольник! — вскричал радостный Боцман.

Купец досадно потер широкий покатый лоб, недовольно чмокнул тонкими губами, полез в карман. Вынув сто рублей, приготовленные для пари, отдал Боцману. Боцман передал деньги Альберту в награду за победу. Приняв деньги, Альберт обрадовался.

«Завтра куплю шоколадку и сигарет».

- Теперь, — сказал Боцман, — ты гладиатор! Тебе нет равных среди шкетов. И отныне ни один кочет не посмеет заставить тебя подчиниться. Не положено унижаться гладиатору даже перед кочетами.

Когда все стали расходиться, Боцман повел Альберта за собой, к поленнице. Достал бутылку с вином, налил Альберту полный стакан.

- Ты заслужил, — Боцман похлопал его по плечу. — Но ты мог победить раньше, когда в первый раз уложил Тяпу.

Выпив вино, Альберт возразил:

- Лежачих не бьют.

- Запомни, гладиатор, противников добивают. Кстати, отныне ты мне не сотрудник.

Альберт обрадовано улыбнулся.

- Значит, теперь я не буду отдавать тебе котлеты, яйца, масло...

- Конечно, нет! Ешь сам. Отныне ты никому не будешь служить сотрудником, и ни у кого не будешь ходить в «шестерках». Ты свободен! Ты хорошо дрался сегодня. Пожалуй, когда я был шкетом, я дрался похуже. Знаешь, с кем мне приходилось драться?

- С кем?

- С Купцом. Раньше он был гладиатором приюта. А потом я побил его, и гладиатором стал я.

Альберт чувствовал себя рожденным заново. Говорил с Боцманом непринужденно, словно со старым другом. И не было теперь в Альберте боязни, что Боцман побьет его за провинность. Отныне он не служит сотрудником - этим унижающимся пугливым слугой. Он не шкет больше. И если бы пришлось драться с Боцманом, дрались бы они на равных, как два кочета.

Альберт спросил у него сигарету, что не посмел бы раньше. Раньше он непременно получил бы промеж глаз за исключительную наглость. Боцман вытащил из кармана сигареты, отдал ему всю пачку.

- Кури. Теперь ты мой друг.

От этих слов Альберт испытал удовлетворение. Казалось, никогда он раньше не был доволен собой так, как доволен после победного боя.

Боцман почесал затылок, раздумывая. И сказал:

- Пожалуй, мне стоит заняться тобой.

- Ты хочешь взять меня на дело?

- Ты парнишка смелый, ловкий. Думаю, сгодишься.

- А когда на дело?

Альберт готов был идти с Боцманом хоть сейчас. В эти минуты ему казалось, что он хотел бы иметь своим другом только Боцмана, этого маститого приютского вора.

- Романтика воровского дела крепко захватит тебя, — сказал Боцман. — Но сначала я должен обучить тебя этому мастерству.

ГЛАВА 25

С каждым годом жизнь проститутки Катерине становилась противнее. Особенно после той необычной ночи, которую три года назад она провела с Джорджем - американским штурманом. Необычной ей показалась жалость Джорджа. Никто раньше не понимал ее, и сейчас, спустя три года, никто не проявил к ней ни жалости, ни участия, как прежде проявил Джордж. Испытывая отвращение к распутной жизни, Катерина часто вспоминала моряка, ждала новой встречи с ним, чтобы вновь послушать его — ведь он посочувствовал ей в ту ночь, как не сочувствовал никто за все эти годы. Но Джордж не приплывал в Союз...

Катерине вспомнились все долгие годы ночных скитаний по кабакам, случайные встречи с совершенно незнакомыми людьми, интуристовские гостиницы, приятные и отвратительные ласки надоедливых клиентов. Никого из них не интересовала ее жизнь, все лишь наслаждались ее телом в постели и говорили какие-то глупости. А разговор с Джорджем был приятен ей. Она увидела в нем доброго и умного человека, когда он очень просто сказал ей: «Женщина нуждается не только в сексуальной близости, но и в духовной, особенно замученные продажной любовью проститутки».

И Катерина подумала: «Я действительно страшно замучена и мне давно пора на покой. Но как я буду жить другой жизнью — не представляю. Вот если бы такой, как Джордж, стал моим мужем, он понимал бы меня и, может быть, любил бы. А другие? Они же не видят женской души, им нужны лишь тело и ласки».

Разобрав постель, Белова приготовилась лечь. Она плохо себя чувствовала после ночи, проведенной с иностранным журналистом. Он невероятно утомил ее. Раздевшись, она легла в постель. В это время в комнату вошли ее подруги, Лена и Зина. Обе были одеты в одинаковые джинсовые юбки и кофточки.

- Ах, Катька, если бы ты знала, с кем мы были вчера! — с восторгом сказала Лена, закинув ногу на ногу и покачивая на диване свое крепкое тело.

Катя молча вздохнула, даже не посмотрев на них.

- Она не в настроении, — усмехнулась Зина, блестя хитрыми черными глазами. — Что, клиент попался «не махровый»?

Подумав, что ей теперь спокойно не уснуть, Катя приподнялась в постели, сдернула со спинки стула халат, накинула на себя. Потом вдруг встала, подошла к столу, закурила.

- Надоело все, девочки! — сказала она.

- Бывает, — Лена тоже взяла сигарету. — Временами и мне эта жизнь надоедает до чертиков. Но жить-то надо! Ты просто утомлена сегодня.

- Противно мне все! — возразила Катя. — Пора кончать с этим. Вы как хотите, а я уезжаю из Ленинграда.

- Скажи, что случилось, — удивилась Зина. — Клиент что ли обидел? Сколько он тебе дал?

Катя вынула из сумочки зеленые купюры, швырнула на пол.

- Вот двести долларов. Можешь забрать их себе. Меня тошнит от них!

Взглянув на раздраженное лицо Катерины, Лена покачала черноволосой головой.

- Взрослая женщина. А рассуждаешь, как маленькая, Катя?

Катерина вспылила:

- Ты еще учить меня будешь! В твоем возрасте я была такой же наивной, как ты сейчас. В твои двадцать лет я думала точно так же, как думаешь ты сейчас. — Она беспокойно вздохнула. — Да разве ты сможешь понять меня, глупая!

Встревоженная, Зина встала с дивана. Волнение Катерины тронуло ее, она закурила.

- Успокойся, Катя, — сказала она. — Мы тебя прекрасно понимаем. И нам бывает больно, когда стоишь на панели, а проходящие мимо смотрят на нас с презрением. Каждый живет так, как ему хочется.

- Каждый живет в меру своей глупости, - возразила Катя. — Ты, Зина, забыла, как над тобой издевался швед в «Европейской»? Забыла, как пришла сюда со слезами, рыдая, как последняя тварь!

Затянувшись глубоко, Катерина с раздражением раздавила сигарету в пепельнице. Набросилась на Лену:

- А ты, Лена? Тоже забыла, как оплакивала своего ребенка, когда его передали в чужую семью? Не ты ли говорила, что тебе осточертело это блядство? А ведь тогда оно только еще начиналось у тебя.

Лена нахмурила брови, метнула в Катерину холодный взгляд. Сигарета в ее пальцах задрожала.

- Что ты копаешься в моей жизни? — воскликнула она. — Вспомни свое прошлое, своего ребенка, который, как ты говоришь, умер при родах. А может, ты сама избавилась от него?

Больно кольнуло в сердце Катерины. Она вздрогнула от острой боли, вдруг схватилась руками за голову, оперлась локтями в колени и, сидя в таком положении, сильно сдавила веки — так сильно, что даже слышно было, как заскрежетали ее зубы. Как больно было теперь слышать упоминание о брошенном ребенке! Как жестоко сказала Лена! Как жестока вся эта жизнь! Картина преступления ясно всплыла в ее воображении, она содрогнулась. Только теперь, когда ей исполнилось двадцать девять лет, когда ей с каждым днем все отвратительнее становилась распутная жизнь, когда она стала отчетливее понимать, что должна жить иначе, только теперь она осознала, какую зверскую расправу учинила над своим ребенком в нелепой юности своей... И снова она вспомнила освещенную луной помойку, кровавый рубец на правой щеке младенца, и снова ее охватил ужас совершенного. Она крепко сдавила голову руками, на глазах выступили слезы. Впервые она искренне оплакивала ребенка...