Софи вздохнула и принялась рассказывать.

— Полагаю, вы никого не встретили? — поинтересовалась мадемуазель, выслушав девушку. — Послеполуденное время — слишком раннее для прогулок петербургского общества.

— Никого, мадемуазель. Кроме… да… одной дамы в карете. Алексис даже отдал ей честь. Он восхитился ее лошадьми.

— Как ее имя?

— Анна Егоровна, мадемуазель.

— А… — Мадемуазель Альберт резко развернулась и удалилась в покои Елены Петровны.

— Кто такая Анна Егоровна? — спросила Софи.

Эдвард Хенвелл, не отрываясь от проверки выполненных Софи упражнений по русскому языку, ответил:

— Балерина.

— Я подумала, что она красива.

— Она действительно красива.

Сидя за маленьким столиком у окна, они говорили по-английски. В другом конце комнаты фрейлейн Браун суетилась у кипящего самовара. Эта маленькая, полная женщина с добродушным лицом строго почитала дисциплину. Она сумела добиться уважения девочек, но не их любви. Мадемуазель Альберт полностью одобряла ее методы и не жалела похвалы.

Фрейлейн Браун налила Софи чай, который мистер Хенвелл отнес ей. Фрейлейн Браун, просияв, кивнула Софи.

— Русский… продвигаться, да? — спросила она. Покачав головой, Софи засмеялась:

— Я никогда не одолею этот язык. Он слишком труден.

— Пытаться, пытаться, — одобряюще проговорила немка.

Эдвард Хенвелл посмотрел на склоненную головку Софи. О чем она думает? Ее зеленые глаза оставались скрытыми от его взора. В лучах вечернего солнца волосы девушки отсвечивали золотом. Ему захотелось коснуться их… Софи… независимая, маленькая Софи.

Девушка почувствовала на себе его взгляд и подняла голову.

— Но я его выучу, — заявила она. — Если вы будете столь добры, найти для меня время. Я ваша должница.

— Вы говорите так, словно это долг чести, который необходимо вернуть, — улыбнулся Эдвард.

— Так оно и есть.

— Вы выглядели такой задумчивой. Вы об этом думали?

— Возможно.

Глядя, на фрейлейн Браун, Софи подумала о том времени, когда немка получит пенсию, и будет доживать остаток жизни в тепле и уюте, под крышей дома своего заботливого хозяина. Неужели и ее ждет такая же участь? Она вспомнила утонченное лицо Анны Егоровны, и это воспоминание странным образом встревожило ее. Софи не понимала почему. Она спрашивала себя, не завидует ли петербургской красавице, ее внешности и положению. Анна Егоровна… Это имя почему-то вызывало беспокойство. Она больше чем красива, подумала Софи. Женщина просто излучает красоту.

Софи выпила чай молча, после чего вновь склонилась над грамматическими упражнениями.

Постучавшись, мадемуазель Альберт вошла в комнату. В будуаре Елены Петровны горели свечи, даря помещению мягкий, насыщенный свет. На столиках поблескивали маленькие безделушки, украшенные рубинами, сапфирами и изумрудами. Елена Петровна была одна.

За долгие годы мадемуазель Альберт стала наперсницей Елены Петровны. В конце концов, она приходилась дальней родственницей покойной жене князя, и благодаря этому Елена Петровна позволяла ей быть с собой на короткой ноге, чего никогда не допускала в отношении гувернанток. Мадемуазель Альберт ревностно охраняла эти отношения. Осиротевшая в юности, она была принята на правах бедной родственницы в дом князя, к которому обратилась в тридцать пять лет, отчаявшись найти средства к существованию. Мадемуазель приняла кров с благодарностью и упросила позволить ей учить детей французскому, поскольку ее отец был французом и она обладала для этого всеми качествами, за исключением молодости. С самого начала мадемуазель поладила с фрейлейн Браун, которая, если и была когда-то молода, давно распрощалась с молодостью.

Мисс Джонсон — другое дело. Юная, полная жизни девушка вызывала в сердце мадемуазель Альберт жгучую ненависть. Ненависть и страх — за все, что она имеет в этой жизни, за детей, которым предана всей душой и которых боится потерять.

Мысли о мисс Джонсон привели ее в страшное смятение.

Дворецкий только что внес чай. Лакей ждал у самовара, расставляя чашки и раскладывая маленькие пирожные. Елена Петровна проницательно взглянула на мадемуазель Альберт. Как она любит быть полезной, беззлобно подумала женщина. Как любит, чтобы от нее зависели! Елена Петровна добродушно усмехнулась и велела дворецкому и лакею удалиться.

Мадемуазель Альберт уселась у самовара, довольная. Елена Петровна устроилась рядом, с вышивкой в руках. Кафельная печь жарко нагревала комнату, отчего было тепло, спокойно и уютно.

— Как вам известно, Елена Петровна, сегодня после полудня дети ездили на прогулку. — Они говорили по-французски. — Мисс Джонсон и мистер Хенвелл сопровождали их.

— Кажется, девочки полюбили новую гувернантку, — заметила Елена Петровна. — Нам посчастливилось заполучить ее, поскольку девушка из хорошей семьи и, если бы не преждевременная кончина ее батюшки, могла бы занять достойное место в обществе. Однако я надеюсь, она не позволяет себе, кичиться этим. — Елена Петровна поджала пухлые губы. — Судьба каждого из нас в руках Господних, и мы должны со смирением принимать свою участь.

— Вы совершенно правы, — безропотно согласилась мадемуазель Альберт. — Однако уместность мисс Джонсон не столь очевидна. Ей недостает сдержанности. Я опасаюсь, как бы дети не взяли над ней верх. Она еще так молода… так неопытна.

— Но ей уже двадцать, — резко заметила Елена Петровна. — Когда мне было двадцать, я уже родила Алексиса.

— Но вы — совсем другое дело, Елена Петровна. Вы были красивы и такою остались. Мисс Джонсон вряд ли можно сравнивать с вами.

— Но у нее прелестные глаза. И незаурядная выдержка. К тому же неплохая фигура, насколько я заметила.

— Она вряд ли достойна таких комплиментов, — поджала губы мадемуазель Альберт.

Карие глаза Елены Петровны зажглись интересом.

— Вы хотите что-то сообщить, мадемуазель? Под пристальным взглядом Елены Петровны мадемуазель Джонсон постаралась не показать неприязни к мисс Джонсон. Открытые нападки, подумала она, вряд ли сослужат ей добрую службу сейчас. К этому нужно идти постепенно.

— Вы правы, я должна вам кое-что сказать. Это не столь важно, но все же…

— Выкладывайте, моя дорогая мадемуазель.

— Как выяснилось, во время прогулки дети видели Анну Егоровну. Алексис даже отдал ей честь.

Елена Петровна рассмеялась:

— Он похож на своего отца. С этих пор уже обожает красивых женщин.

— Он восхищался не балериной, а ее лошадьми.

— О, его бедный папенька тоже любил лошадей.

— Мне кажется, не стоит поощрять подобного поведения детей. Мистеру Хенвеллу следовало это знать. Но, смею заметить, внимание Анны Егоровны привлекла мисс Джонсон. Все же Алексис не должен был приветствовать ее.

— Чепуха. Он еще ребенок.

— Но при сложившихся обстоятельствах… — Мадемуазель Альберт деликатно замолчала.

— Князь Разимов волен держать любовницу, это исключительно его дело. Маловероятно, что он женится на ней.

— Но если дети узнают…

— Каким образом?

— Татьяна все подмечает. Ей уже десять лет.

— Если будут соблюдены все приличия, она ничего не узнает. Сейчас не поймет, а позже это не будет иметь значения. Годам к семнадцати девочка, вероятно, сама выйдет замуж. Она обещает стать настоящей красавицей.

— И все же… — Мадемуазель Альберт рассеянно смотрела в свою чашку, не осмеливаясь поднять глаза. — И все же именно мисс Джонсон привлекла внимание этой особы. Возможно, она даже заговорила с ней.

— Не преувеличивайте! Ваша забота о детях делает вам честь, но давайте не будем делать из мухи слона. Повторяю, князь не собирается жениться на этой женщине, а его личная жизнь никого не касается.

— Жениться! — зло воскликнула мадемуазель Альберт. — Мы не должны произносить это слово. Такая женщина, как Анна Егоровна, молодая, здоровая и сильная… как корова… наверняка родила бы сына.

Елена Петровна едва не задохнулась от ее слов. Женщины молча смотрели друг на друга. Тишину нарушало лишь потрескивание дров в печи.