— Входите, барин, благослови вас Господь, — произнес мужик. У него были широкие скулы, курносый нос, ярко-синие глаза и крепкие, но потерявшие белизну зубы. Князь помог Софи спешиться.

— Эй, Ваня, черт тебя побери, подержи лошадь барыни, — позвал мужик.

На его окрик из избы выбежал мальчонка, и взял Акулину под уздцы. Софи посмотрела на него и улыбнулась. Мальчик был одет в рваную рубашонку, босой. Гордо вскинув растрепанную белокурую головку, он смотрел на Софи не по-детски пристальным взглядом.

Едва ноги Софи коснулись земли, как навстречу им выбежала, разгоняя кур и уток, молодая крестьянка и с криком упала на колени перед князем.

— Встань, — велел ей князь, а женщина принялась целовать мягкие кожаные сапоги князя. Женщина поднялась, и Софи заметила, какое заплаканное у нее лицо.

— Господь вознаградит вас, барин. Теперь мы с Василием можем быть покойны.

— Вставай. Само собой, ты можешь быть покойна со своим Василием. Когда свадьба?

— Осенью, когда соберем урожай, барин.

— А на следующий год ждать вашего урожая, а?

— На то воля Божья, барин, — ответила женщина.

Женщина перекрестилась. Крепкая и статная, с милым, продолговатым лицом и здоровым румянцем на заплаканных щеках, она перевела взгляд с князя на Софи. Крестьянка, отвесив низкий поклон, уже собиралась поцеловать ей руку, но Софи инстинктивно отдернула ее.

— Ну, довольно, — подал голос князь. — Будет. Я приехал повидать Степана.

Женщина повернулась и исчезла в избе.

— Вы теперь сами видите, как все обстоит, — обратился он к Софи. — Катя не может поверить, что нынче не прежние времена. Мой управляющий, хотел было отдать ее Василия в армию за провинность. А это все равно, что пожизненная каторга или смертный приговор.

Софи смертельно побледнела.

— Мир нельзя изменить за одну ночь, мисс Джонсон. Я сказал им, что они будут свободны.

— Но многие ли думают так же, как вы?

— Таких хватает. Но есть и те, что боятся. Думают, будто освобождение крепостных обернется пожаром.

Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь криком петуха да постукиванием копыт лошади князя, поддерживаемой под уздцы крестьянином. Князь взглянул на Ваню, застывшего неподвижно подле Акулины.

— Лови, Ваня! — Князь бросил ему монету. Мальчик повернулся и внимательно посмотрел на князя. Он дал монете упасть в пыль, прежде чем наклонился и поднял ее.

— Я тя выдеру, смотри у меня, — пригрозил ему крестьянин.

Мальчишка с вызовом глянул на него и подтолкнул монетку, так что она оказалась у ног мужика. Затем вновь повернулся к Акулине и неожиданно прижался лохматой головкой к ее мягкому боку.

Этот жест до боли тронул Софи. Что-то в дерзком поведении мальчика, в пристальном взгляде его серых глаз показалось ей знакомым. Она почувствовала, что князь изучающе смотрит на нее.

— Вы можете войти в избу, — с усмешкой сообщил он. — Если пожелаете.

— Спасибо, — ответила Софии, и привычным движением подхватила юбку, оберегая ее от пыли.

Князь, стоя в узком дверном проеме, пропустил ее внутрь. «Сейчас мы увидим, из какого теста вы сделаны, мисс», — подумал он.

В комнате было темно и грязно. Спертый, душный воздух ударил в ноздри. Софи едва не сделалось дурно. Она покачнулась, но овладела собой, зная, что князь стоит рядом и с усмешкой наблюдает за ней. А он безжалостен, подумала она. Ей захотелось ответить на его вызов. «Он ждет, что я упаду в обморок, но я этого не сделаю», — сказала она себе, слыша сквозь тошноту глухие удары сердца.

Постепенно ее глаза привыкли к полумраку, и она разглядела грубо сколоченный стол, печь, лавку и старуху, склонившуюся над ней. На деревянной скамье лежал старик, покрытый, несмотря на душное тепло комнаты, грязной овчиной. Старуха поднялась и, отвесив поклон до полу, жалобно запричитала. Софи не поняла ни слова.

Князь приблизился к старику. Его бледно-восковое лицо было безжизненным, только черные глаза лихорадочно блестели.

— О, Петр Александрович, вы пришли повидаться со мной, прежде чем я умру… — Старик сделал попытку подняться.

— Лежи спокойно, Степан. Вот пришел помолиться вместе с тобой. Я здесь сяду, матушка, поближе к печи.

И князь уселся подле больного. Софи опустилась на скамью у двери. В зловонном воздухе она уловила запах ладана. Батюшка уже побывал здесь. При тусклом, мерцающем свете лампады в углу были видны закопченные иконы.

— Давеча приходила паломница, — прохрипел Степан, — и рассказывала мне о Иерусалиме. Но я бы лучше скушал хлебца с медом. Барин, вы помните то варенье, каким потчевала меня ваша матушка, упокой Господь ее душу. Я думал о нем все утро.

— Он бредит, — вздохнула старуха. — Какое варенье? Он только что причастился. Но никак не помрет, барин. Будто его тут что-то держит.

— Давайте помолимся вместе. — Князь, положил руку на грудь умирающего. Его глубокий голос зазвучал громче, сопровождаемый бормотанием Степана. Софи посмотрела на князя, склонившегося над стариком, на его седеющую голову. На глаза навернулись слезы. Эти мгновения, проведенные ими вместе у постели умирающего страдальца, таили в себе нечто странное, незабываемое, глубокое.

«Он хотел, чтобы я тут побывала. Но зачем? Он показал мне себя совсем с другой стороны. Показал, всю запутанность и сложность своей души. Или, может, он забыл о моем присутствии?» Во дворе неожиданно заржала лошадь, но в полумраке избы никто не шелохнулся. Даже Степан, потому что теперь он и в самом деле готовился в долгий путь.

— Я скопил немного себе на похороны, барин, — неожиданно прохрипел он. Потом ясным голосом добавил: — Я припустил лошадей! С дороги! Прочь с моей дороги!

— Он отходит, — тихо молвил князь, закрывая Степану глаза. — Наконец-то он отпустил поводья.

Каким живительным показался ей свежий воздух! Софи вдохнула его, сколько смогла, сколько позволили легкие. Лошади ждали. Князь подошел сначала к Акулине, желая помочь Софи. Она оперлась ногой о его крепкую ладонь и с легкостью птицы вспорхнула в седло. Князь предложил ей руку, как это мог бы сделать конюх. Но в этом жесте улавливалось нечто большее, значительное и чувственное: тепло женской ножки в сильной мужской руке. Софи покраснела. Ее руки, когда она взялась за поводья, дрожали. Князь посмотрел на нее:

— Я провожу вас только до оврага. Вы сможете доехать одна, мисс Джонсон?

Холодная вежливость его слов никак не вязалась с пристальным взглядом серых глаз и тем поступком, который он только что позволил себе. В эту минуту между ними произошло нечто неуловимое, нечто такое, что чувствовалось лишь острее из-за сковывающих рамок приличия, нечто сродни физической близости.

Князь вскочил в седло. Они миновали поля и направились дальше, к лугу, за которым находился небольшой овраг. Река, глянцевая от солнца, струилась меж берегов, словно серебристая ртуть.

— А вы замешены из крутого теста, как говорится, мисс. Крестьянская изба требует крепкого нутра, — усмехнулся князь.

— Но также тепла и доброты. И вы это доказали.

— Вы мне льстите.

— Мне кажется, что это вы льстите мне. Сегодня я поняла две вещи. Я осознала весь ужас рабства и безграничную силу рабской любви. Если бы только в России было побольше таких, как вы, князь!

— Таких хватает. Однако новый мир не может родиться за одну ночь. И его появление на свет не может обойтись без мук и крови. А вот и овраг. Следуйте по дорожке через лес и сверните по ней влево. Не отступайте от дорожки, и вы приедете в Обухово раньше, чем думаете. — Князь помолчал, затем добавил со странной значимостью: — Да, мы прибудем туда раньше, чем думаем. — Он спешился. — Дайте мне вашу руку, мисс Джонсон! — вдруг требовательно повелел князь.

Софи протянула ему правую руку в перчатке. Князь расстегнул пуговку и осторожно стянул перчатку. Затем крепко прижал тыльную сторону ладони к своим губам. Он почувствовал, как девушка задрожала. Не отрывая глаз от ее лица, он надел ей перчатку и застегнул пуговицу. Взглянув на его красиво очерченный рот, Софи вновь почувствовала его губы на своей руке. Не сказав ни слова, князь вскочил в седло, развернул лошадь и поехал прочь.