— То что тогда? — упавшим голосом уточнил Чанёль. Потому что не блажь. Потому что… Чонин его любит, оказывается. Козёл. Хоть бы раз прямым текстом сказал, а не разворачивался с гордым видом и не сбегал, оставляя Чанёля в прострации с кучей намёков в стиле «догадайся сам». Ну, то есть, наверное, догадаться можно было, но Чанёль никогда не называл себя гением, чтобы с лёгкостью щёлкать такие шарады. И вообще, влюблённые люди всегда тормозят — это нормально.
— То… — мать опять вздохнула, — и такое бывает, что уж теперь.
— Что?! — опешил Чанёль от неожиданности ответа. — И ты не будешь против, если я… мы… ну то есть…
— Я не хочу видеть, как ты мучаешься. И не хочу видеть, как мучается он. Всё это время вы были безупречны, никому плохо из-за вас не было. Почему я должна быть против? Я хотела бы другого для тебя, но ты же моя кровиночка. Как я могу желать тебе несчастья? Неужели ты так плохо думаешь обо мне? Разве я хоть когда-нибудь оставляла тебя одного? Разве это не я всегда тебя поддерживала? И когда ты в полицию пошёл, скандал какой был, помнишь? Разве я тебя не поддержала? Ну что ж ты дурной такой? И врал мне ещё. Смотрел в глаза и врал…
Мать опять разрыдалась, и Чанёль снова успокаивал её, извинялся и уговаривал не плакать. Впрочем, худшее уже осталось позади — он знал, что мать против не будет. Это — самое важное.
Этот вечер был самым длинным в жизни Чанёля. По просьбе матери он рассказывал о Чонине. Она то улыбалась и гладила его по щеке, то снова начинала плакать и причитать, но не из-за Чонина, а из-за скрытности сына. Говорила, что они так много потеряли времени, и постоянно требовала объяснить причину такого недоверия со стороны Чанёля.
— Понимаешь… — Чанёль повертел в руках палочки и положил их на стол. — Ты знаешь, я так часто влюбляюсь. И это быстро проходит. Я всё время боюсь, что вдруг это… Вдруг я снова…
— Обычно как это бывает? Как долго?
Чанёль задумался, вспоминая.
— По-моему, дольше месяца ни разу не было.
— Сейчас дольше?
— Ну…
— И хоть раз ты таким убитым был?
— Нет, но…
— В любви, мальчик мой, правил не бывает. Уж не знаю, что там у вас такое, но тебе сейчас очень больно — это заметно. Поэтому мне всё равно, влюблён ты или любишь, просто тебе сейчас он нужен. Очень. Пусть так будет, как ты хочешь.
— Но… уже никак не будет. — Чанёль помрачнел и опустил голову. — Он же сказал тебе, что всё кончено.
— Господи! И что? Ну и что, что он так сказал? А ты что? Так просто вот смиришься и руки опустишь? И я ещё должна тобой гордиться? Ты в полиции работаешь, в конце-то концов. Узнай, где он, поговори с ним, дай в морду, если надо, чтобы мозги на место встали. Ну или дубинкой по голове, закинул на плечо — и вперёд.
— Мама… — Чанёль уставился на мать во все глаза. — Ты что такое говоришь?
— То, что положено говорить мужчине в таких случаях. Раскис мне тут. Завтра же поговори с ним. И я буду ждать вас обоих к ужину. Завтра, уж так и быть, тут покормлю вас, оболтусов. Бесстыжие! Глаза бы мои вас не видели! Старой женщине нервы мотаете!
— Какой старой женщине? Где ты старую женщи… Ой! — Чанёлю досталось сухоньким, но крепким материнским кулачком по плечу.
— Поговори мне тут! Чтоб притащил завтра свою птичку на верёвке, если потребуется.
Чанёль грустно подумал, что это, скорее, Чонин его на верёвке притащит. Мама тоже хороша — «дай в морду». Это инструктору по тэквондо в морду дать? Угу, как же…
Но поговорить с Чонином надо в самом деле.
Пусть скажет в лицо Чанёлю, что любит.
А то взял и ушёл молча.
Козёл.
Через полчаса пришёл вызов от капитана Бана: кто-то оставил мину в круглосуточном торговом центре.
========== 12. Последствия дебюта Пак Чанёля в роли парламентёра ==========
Вокруг торгового центра скопились патрульки, среди них красовались даже два фургона с характерными пометками — кинологи.
— Собак-то зачем? — удивился мимоходом Чанёль.
— А чтобы были, — огрызнулся обычно спокойный и сдержанный капитан Бан. Видимо, даже он разволновался. — Где тебя носило?
— Нигде. Я же сразу приехал. Что тут?
Они зашли в торговый центр и двинулись к лестнице.
— Этот придурок на третьем в кафе. Естественно там полно народа, и он никому не позволил уйти. На нём мина. Или это уже бомба? Короче, хрень с таймером. Пикает. Там по времени два часа. Взрывчатки на нём около пяти кило, если не больше. Требует пять миллионов в евро вот прямо сейчас, иначе взорвёт всё к чёртовой матери. Вроде бы. Такими были его требования полчаса назад. Теперь он требует…
— Человеческих жертвоприношений?
— Поязви мне тут. Человека для переговоров он требует. Хочет ещё что-то.
— Угу. И кто пойдёт?
— Ты.
— Чего? Меня в жертву? — Чанёль остановился на последней ступеньке у цифры «два», нарисованной на стене, и возмущённо уставился на капитана. — Почему я? Я же просто лейтенант. И меня не готовили к ведению переговоров. Чёрт, господин капитан, что я ему говорить-то буду? И вспомните историю — парламентёры всегда плохо кончали.
— Что-нибудь да скажешь — у тебя рот никогда не закрывается, балаболка. Тебя решили послать, потому что у тебя язык хорошо подвешен. Ты кого угодно заболтать можешь.
— Поэтому и решили. Послать. Ага.
— Не придирайся к словам. Отправить.
— Угу, а то в случае «послать» есть нюансы, — вошёл в роль парламентёра Чанёль.
— Так ты пойдёшь или нет?
— Прямо сейчас?
— А когда? Завтра после взрыва? Тик-так. Времени мало.
— Ладно, так что мне ему говорить-то?
— Куртку снимай. Смотри сам по ситуации. Дескать, деньги будут, надо подождать. И потяни время, пока ждём снайперов. Постарайся его подвести к окну, что ли. Ну и погляди, что с миной, можно ли вообще стрелять. Разберёшься, не первый же раз. Ты в полиции уже три года, не новичок. Всё снимай!
— Что значит «всё»?! — возмутился Чанёль и отдал куртку капитану.
— Свитер тоже. И пистолет отдай. Он должен видеть, что ты без оружия и не представляешь никакой угрозы. Рожу попроще и смотри ласково.
— Ласково?
— И не рычи. То должен быть обаятельным и симпатичным, расположи его к себе. Пусть вообще смотрит на тебя влюблёнными глазами. Задури ему голову, короче, и время потяни. И к окну гада, к окну. Пистолет!
Чанёль неохотно отдал оружие капитану, свитер и перчатки, поправил светлую рубашку и передёрнул плечами от озноба. В торговом центре было тепло, но поручение капитана Бана так освежало, что мороз по коже продирал.
— Готов?
— Конечно нет. Ну я пошёл?
— Надень это, — капитан вручил ему гарнитуру, которую он послушно нацепил на ухо. — Включено. Радиус — пятьсот метров.
Чанёль вздохнул, проверил телефон в кармане джинсов и стал медленно подниматься по лестнице на третий этаж, где засел террорист.
В кафе Чанёля ждала дивная картина: все посетители и персонал лежали на полу и таращились на него большими испуганными глазами, «виновник торжества» торчал в углу под прикрытием барной стойки.
Террористом оказался бодрый мужичок лет шестидесяти, коренастый и плотный, с цепкими руками и обритой, словно у буддистского монаха, головой. На нём был военный жилет, перехваченный ремнём на поясе. На ремне крепился таймер, который показывал один час и пятьдесят минут с секундами. А ещё террорист держал в руках тяжёлый пистолет с длинным стволом. Если из такого пальнуть в голову, от головы ничего не останется.
Чанёль на всякий случай поднял вверх руки, чтобы террорист убедился в его безвредности. Тот жестом велел ему приблизиться. Чанёль сделал несколько шагов по прямой, обогнул три столика и остановился в паре метров от террориста.
— Доброй ночи, — выдал он и широко улыбнулся, не придумав ничего другого. — Вы хорошо поели?
Террорист как-то странно на него уставился и моргнул.
— Я вообще не ел. Поешь тут… Ты кто такой? Тебя на улице подобрали, что ли?
— Э, нет. Лейтенант Пак, вообще-то. — Чанёль демонстративно оттянул карман на джинсах и двумя пальцами выудил корочки, протянул дедку. Тот взял, внимательно изучил документ вдоль и поперёк, нахмурился. Чанёль перестал улыбаться и попытался скопировать собственное выражение лица на фотографии в документах.
