— Зараза, — с осуждением пробормотал Чанёль, пытаясь побороть возбуждение.

— Это к тому, что я земной, — тихо пояснил Чонин. — Совсем-совсем. Не небесный. Куда ты пялишься?

— Да так… — Чанёль торопливо отвёл глаза. — Проверял, насколько верными были приметы.

— И как? — Чонин не удержался от смешка.

— Ты знаешь сам, — смущённо буркнул Чанёль, коснувшись ладонью тонкой лодыжки Чонина. — И да, ты совсем не небесный. Сейчас. Сейчас ты как грех, но, кажется…

— Что кажется? — хриплым шёпотом уточнил Чонин, высвободил лодыжку из пальцев Чанёля и внезапно прижал ступню к низу его живота, медленно поглаживая сквозь тонкий хлопок футболки, легко нажимая то подвижными пальцами, то пяткой.

Чанёль с низким стоном зажмурился и накрыл ступню Чонина ладонью, лишь бы немного замедлить и чуть-чуть уменьшить это острое удовольствие.

— Кажется… — тоже прошептал он и тоже хрипло, — кажется, я вполне готов гореть в аду. Из-за тебя. Коснуться тебя — согрешить. Подумать о тебе — согрешить. Возжелать тебя — согрешить вдвойне. Потому что ты всё равно небесное существо, лишённое воспоминаний о земных страданиях. Ангел. И… убери свою ехидную улыбочку с рожи, пока я не приложил об неё кулаком! Я дурак, несу лирическую чушь, и я это знаю. Но пока я хочу нести чушь, ты должен тихо лежать и внимать с благодарностью и почтением!

Запрокинув голову, Чонин расхохотался. Он уже не пытался скрыть неуместное — исключительно с точки зрения Чанёля — веселье.

— Что смешного? Я тебе тут, между прочим, душу открываю, а ты ржёшь? — возмутился оскорблённый в лучших чувствах Чанёль.

— Чёрт… — выдохнул умирающий от смеха Чонин. — А я думал, это я романтик и сентиментальный дурак. Ну да, ну да…

Чонина скосил новый приступ смеха. Удар подушкой по голове впечатления на него не произвёл — он продолжал почти что кататься по кровати.

— У меня всё упало от твоего ржача, — посетовал Чанёль, отбросив бесполезную подушку в сторону. — Так у нас ничего не…

Он умолк, потому что Чонин одним гибким движением сел на кровати, и их лица оказались так близко, что они улавливали губами выдохи друг друга. Чанёль не успел ничего ни подумать, ни сделать, а Чонин уже отпрянул и знакомо прижал ступню к низу его живота, потёрся, сдвинул ещё ниже и поддел подвижными пальцами футболку. Ступня через пару секунд коснулась кожи Чанёля и медленно поползла вверх, утягивая за собой ткань. Когда ступня добралась до груди, и пальцы коварно потревожили сосок, Чанёль перевёл взгляд на Чонина. Сначала полюбовался на тонкую лодыжку, голень, «украшенное» синяками колено, затем только посмотрел Чонину в лицо и машинально облизнул губы. На него никто никогда не смотрел так, как смотрел сейчас Чонин. Тот выглядел как маленький ребёнок, которому подарили на день рождения именно то, о чём он долго-долго мечтал.

Это — воистину — заставляло терять голову.

Чанёль ухватился за лодыжку Чонина и дёрнул к себе. Тот издал короткий приглушённый звук от удивления и неожиданности, упал на спину, но почти сразу приподнялся на локтях. Чанёль сжал ладонями его бёдра и потянулся за поцелуем, удовлетворённо замычал, ощутив, что Чонин обхватил его ногами и всем телом подался навстречу, опираясь уже на выпрямленные руки, а не на локти.

Поцелуй разорвал Чонин спустя несколько жалких секунд. Чанёль возмущённо и протестующе застонал, попытался прижать Чонина к себе, но тот воспротивился и ухватился за футболку, потянул вверх, скомкал и кинул куда-то Чанёлю за спину, после чего вцепился пальцами в пуговицу на поясе брюк и…

И в соседней комнате требовательно затрезвонил телефон.

Они оба рухнули на простыни с разочарованными вздохами.

— Чёрт…

— Чтоб тебя…

Немного тишины и надрывные трели.

— Я не буду отвечать, — решил Чанёль и протянул руку, чтобы подгрести Чонина себе под бок. Разбежался. Чонин без особого труда ускользнул, перевернулся на живот и опустил подбородок на скрещенные руки.

— Чёрта с два. Ты ответишь, после чего вырубишь его. И сотовые тоже. Оба. И тогда мы продолжим.

— Но можно быстренько…

— Нельзя, — отрезал Чонин. — Мы же не школьники уже. Или на все сто, или и начинать не стоит.

Чанёль умилился новой открывшейся ему черте Чонина — тот любил комфорт и был жутким перфекционистом.

Он кое-как сполз с кровати, добрался до телефона и снял трубку. Звонила мама с добрыми вестями. Вскоре должна была приехать из Сеула сестра Чанёля, поэтому мама хотела, чтобы Чанёль явился с «тем чудесным мальчиком», которого приводил на день рождения. Мама постоянно забывала имя Чонина и называла его «птичка» или «жаворонок».

Чанёль терпеливо выслушал материнские восторги и причитания, клятвенно пообещал притащить «птичку» на верёвке, если потребуется, и обречённо закатил глаза, различив незатейливую мелодию, что стояла на звонке у Чонина на телефоне. Чанёль не мог одновременно беседовать с мамой и подслушивать, о чём там говорил по телефону Чонин.

Закончив беседу с мамой, Чанёль метнулся в комнату Чонина и застал его полностью одетым у распахнутых створок шкафа. Чонин как раз смотрелся в зеркало и пальцами пытался придать взлохмаченной чёлке более или менее презентабельный вид.

— Куда ты собрался? — возмущённо спросил Чанёль, рассчитывавший на другое продолжение этого дня.

Чонин плавно развернулся, позволив Чанёлю оценить длинные ноги, обтянутые светлыми джинсами, и то, как голубой свитер толстой вязки красиво облегает широкие плечи. Чонин с нарочитой медлительностью приблизился к Чанёлю, провёл рукой по обнажённой груди, шее, накрыл левую щеку ладонью и мягко поцеловал.

Как в первый раз.

Точно так же.

Без спешки и напора, с уверенной нежностью, проходясь кончиком языка по кромке зубов и проскальзывая дальше, чтобы потревожить лёгкими касаниями язык Чанёля и приласкать чувствительную кожицу нёба.

Поставил точку в поцелуе он тем же способом — внезапно отпрянул и ослепил лучезарной улыбкой.

— Мне нужно в школу. Один из старших наставников приболел, заменить некому. Это недолго, всего два часа.

— Но у тебя выходной, — проворчал Чанёль, не сводя глаз с губ Чонина и сожалея, что за последние полчаса так мало целовал их. Надо было больше. Чтобы каждый, кто взглянул бы на Чонина, понял, чем именно Чонин занимался недавно.

— Это всего два часа. И они мне точно пойдут на пользу.

— Неужели? — Чанёль сердито прищурился, обхватил Чонина руками за пояс и забрался пальцами под свитер. На ощупь нашёл неровный рубец и прижал к нему ладонь. — По-моему, кое-что другое тебе бы тоже пошло на пользу.

— Кто знает, — фыркнул Чонин и убрал его руку от рубца осторожно, но с железной непреклонностью. — Не делай так.

— Почему? Я же…

— Это… — Чонин помолчал, но всё же признался: — Это неприятно. Дело не в тебе, если что. Просто это выглядит как дешёвая жалость. Поэтому не делай так.

— И если я скажу, что…

— Это будет бесполезно, — покачал головой Чонин. — Всегда есть вещи, с которыми мы ничего не можем поделать даже тогда, когда знаем, что они безосновательны. Я тоже знаю, что жалость, нежность и забота — разные вещи. Но когда кто-то так делает, как ты недавно, первой вспоминается всегда именно жалость. Ладно, мне надо идти.

Чонин выскользнул из рук Чанёля и выудил из шкафа спортивную сумку.

— Послушай, птичка моя…

— Сдохнуть хочешь?! — взвился Чонин, бросив сумку на пол и стиснув кулаки. — В каком это месте я тебе птичку напоминаю?

— Не мне, моей маме, но в этом что-то есть, — осклабился Чанёль, удовлетворённый реакцией Чонина в этот раз — наконец-то ему удалось достойно подколоть этого мерзавца. — Ты маме жаворонка напоминаешь. Знаешь, жаворонки — это такие певчие птички…

Чанёль заткнулся, получив подушку в лицо и несильный, но чертовски точный тычок кулаком в живот, из-за чего дыхание немедленно сбилось к чёрту.

— Перестань! — просипел он, прячась от разъярённого Чонина за выставленную перед собой подушку. — Ну хватит! Я спросить же хотел! Чонин!!!