К лучшим работам Левитана относится картина После дождя. Плёс (1889), пронизанная ощущением всеобщности движения жизни, дыхания как бы умывшейся, обновленной природы. Одним из шедевров Левитана стала и полная мягкой, благородной гармонии картина Вечер. Золотой Плёс (1889).

В каком-то смысле образ Волги, вообще изображение плавно несущей свои воды широкой реки является в искусстве зрелого Левитана как некое воплощение жизни в ее желанном чистом, незамутненном, естественном движении, поэтической сущности. Хотя в подобных пейзажах редко появляются фигуры, они отнюдь не отчуждены от жизни людей. И дело не только в том, что в них часто присутствуют храмы, дома, лодки и другие приметы человеческой деятельности. Весь образный строй левитановской живописи «насквозь очеловечен». Борис Пастернак писал некогда об «абсолютной чуткости глаза» Чехова, в произведениях которого люди «уравниваются» с деревьями и облаками и достигается «сходство с …жизнью в самом широком смысле слова… этой единственной в своем роде, огромной, обитаемой формой, с ее симметриями и асимметриями, пропорциями и диспропорциями — с жизнью как… непостижимым принципом и основой всего». Этот «непостижимый принцип» жизни и соответствующее ему живое, теплое, естественное человеческое чувство по-своему воплощают и лучшие волжские работы Левитана. Их отличает текучее равновесие композиционных построений, преобладание круговых и эллипсоидных линий, звучная нежность цветовых аккордов и чуткая передача движения света в природе, часто — в любимые художником часы утренней или вечерней сосредоточенной тишины. Лев Толстой говорил, что люди «как реки: вода во всех одинаковая, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая». К чистому, ясному, полноводному, согласному с красотой земли течению человеческой жизни и призывают картины Левитана.

В развитии художника важную роль сыграла его первая поездка в Западную Европу в конце 1889 — начале 1890 года. Левитан отправился туда для того, чтобы ознакомиться с современной живописью, широко представленной на проходившей в то время в Париже Всемирной выставке. Вероятно, особенно интересовали его устроенная там ретроспективная экспозиция творчества давно любимых им художников барбизонской школы Камиля Коро, Жана Франсуа Милле, Теодора Руссо и произведения импрессионистов. По свидетельству Нестерова, поездка придала ему «более уверенности в себе. Там, на Западе, где искусство действительно свободно, он убедился, что путь, намеченный им раньше, верен».

Левитан написал во Франции и в Италии, куда ездил после Парижа, целый ряд пейзажей. Среди них есть работы, относящиеся к лучшему из созданного русскими художниками за рубежом. Одной из поэтичнейших марин во всем европейском искусстве представляется лаконичная картина Берег Средиземного моря. Нежная гамма голубых и опаловых тонов, мерный ритм волн, набегающих на песчаный берег, отуманенная даль неба и моря запечатлены в этой картине так чутко и одухотворенно, что зритель как бы теряет ощущение времени, причащается к музыке вечности.

Очень красивы некоторые пейзажи, исполненные Левитаном в Венеции и в итальянских Альпах. Изображение величаво возносящихся к небу белоснежных горных вершин часто сочетается в них с приметами мирного быта людей — домиками, ютящимися в предгорьях, весенними садами. Некоторые из «западных» пейзажей исполнены в полюбившейся Левитану технике пастели (Близ Бордигеры. На севере Италии и другие). Пастельная мягкая бархатистость и чистота цвета отличают и ряд работ, написанных маслом, в частности картину Весна в Италии.

Но сам художник, как и после крымской поездки, работой на «европейской натуре» удовлетворен не был. Действительно, хотя среди «западных» пейзажей Левитана есть очень тонко написанные, красивые вещи, им несколько не хватает сердечности его российских работ. Подобно своим учителям Перову и Саврасову, Левитан принадлежал к типу художников, для которых условием полноценного творчества была возможность вполне знать и душевно прочувствовать внутреннюю жизнь, придающую смысл и значение внешним образам, что относится и к жизни природы, ее ритмам, ее «душе», с которой связан дух художника. Не случайно Левитан и в 1890 году, и позднее, оказываясь на Западе и высоко отзываясь о европейской культуре и удобствах быта, вскоре начинал тосковать по любимой русской природе. Так, весной 1894 года он писал Аполлинарию Васнецову из Ниццы: «Воображаю, какая прелесть теперь у нас на Руси — реки разлились, оживает все. Нет лучше страны, чем Россия… Только в России может быть настоящий пейзажист».

Одним из значительнейших полотен Левитана стала созданная вскоре после возвращения из первой заграничной поездки картина Тихая обитель (1890). Сохранились свидетельства о том, что после ее появления на передвижной выставке 1891 года имя Левитана было «на устах всей интеллигентной Москвы». Люди приходили на выставку только для того, чтобы еще раз взглянуть на картину, говорившую что-то очень важное их сердцам, и благодарили художника за «блаженное настроение, сладкое душевное спокойствие, которое вызывал …этот тихий уголок, изолированный от всего мира и всех лицемерных наших дел».

Тихая обитель отнюдь не была «портретом» конкретной местности. Замысел ее возник еще в 1887 году, когда на Левитана произвело сильное впечатление поэтическое зрелище заката, осветившего алым светом главы и кресты Саввино-Сторожевского монастыря близ Звенигорода. Основой же для изображения обители, по воспоминаниям Софьи Кувшинниковой, послужил монастырь близ Юрьевца на Волге. Тем не менее полотно отличается удивительной непосредственностью чувства и воспроизведения «живой жизни». Не случайно, как вспоминал Александр Бенуа, первым зрителям картины «казалось, точно сняли ставни с окон, раскрыли их настежь, и струя свежего, душистого воздуха хлынула в старое выставочное зало».