За стенами старого аббатства... За стенами старого аббатства — Мне рассказывал его привратник — Что ни ночь, творятся святотатства: Приезжает неизвестный всадник, В черной мантии, большой и неуклюжий, Он идет двором, сжимая губы, Медленно ступая через лужи, Пачкает в грязи свои раструбы. Отодвинув тяжкие засовы, На пороге суетятся духи, Жабы и полуночные совы, Колдуны и дикие старухи. И всю ночь звучит зловещий хохот, В коридорах гулких и во храме, Песни, танцы и тяжелый грохот Сапогов, подкованных гвоздями. Но наутро в диком шуме оргий Слышны крики ужаса и злости, То идет с мечом святой Георгий, Что иссечен из слоновой кости. Видя гневно сдвинутые брови, Демоны спасаются в испуге, И на утро видны капли крови На его серебряной кольчуге. На камине свеча догорала, мигая... На камине свеча догорала, мигая, Отвечая дрожаньем случайному звуку. Он, согнувшись, сидел на полу, размышляя, Долго ль можно терпеть нестерпимую муку. Вспоминал о любви, об ушедшей невесте, Об обрывках давно миновавших событий, И шептал: «О, убейте меня, о, повесьте, Забросайте камнями, как пса, задавите!» В набегающем ужасе странной разлуки Ударял себя в грудь, исступленьем объятый, Но не слушались жалко повисшие руки И их мускулы дряблые, словно из ваты. Он молился о смерти… навеки, навеки Успокоит она, тишиной обнимая, И забудет он горы, равнины и реки, Где когда-то она проходила живая! Но предателем сзади подкралось раздумье, И он понял: конец роковой самовластью. И во мраке ему улыбнулось безумье Лошадиной оскаленной пастью. Дня и ночи перемены Мы не в силах превозмочь! Слышишь дальний рев гиены, Это значит — скоро ночь. Я несу в мои пустыни Слезы девичьей тоски. Вижу звезды, сумрак синий И сыпучие пески. Лев свирепый, лев голодный, Ты сродни опасной мгле, Бродишь, богу неугодный, По встревоженной земле. Я не скроюсь, я не скроюсь От грозящего врага, Я надела алый пояс, Дорогие жемчуга. Я украсила брильянтом Мой венчальный, белый ток И кроваво-красным бантом Оттенила бледность щек. Подойди, как смерть, красивый, Точно утро, молодой, Потряси густою гривой, Гривой светло-золотой. Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах, Ласку смерти приготовь, Дай услышать страшный запах, Темный, пьяный, как любовь. Это тело непорочно И нетронуто людьми, И его во тьме полночной Первый ты теперь возьми. Как куренья, дышут травы, Как невеста, я тиха, Надо мною взор кровавый Золотого жениха. Неслышный, мелкий падал дождь...
Неслышный, мелкий падал дождь, Вдали чернели купы рощ, Я шел один средь трав высоких, Я шел и плакал тяжело И проклинал творящих зло, Преступных, гневных и жестоких. И я увидел пришлеца С могильной бледностью лица И с пересохшими губами. В хитоне белом, дорогом, Как бы упившийся вином, Он шел неверными шагами. И он кричал: «Смотрите все, Как блещут искры на росе, Как дышат томные растенья, И Солнце, золотистый плод, В прозрачном воздухе плывет, Как ангел с песней воскресенья. «Как звезды, праздничны глаза, Как травы, вьются волоса, И нет в душе печалям места За то, что я убил тебя, Склоняясь, плача и любя, Моя царица и невеста» И все сильнее падал дождь, И все чернели кущи рощ И я промолвил строго-внятно: «Убийца, вспомни божий страх, Смотри, на дорогих шелках, Как кровь, алеющие пятна». Но я отпрянул, удивлен, Когда он свой раскрыл хитон И показал на сердце рану. По ней дымящаяся кровь То тихо капала, то вновь Струею падала о стану. И он исчез в холодной тьме, А на задумчивом холме Рыдала горестная дева. И я задумался светло И полюбил творящих зло И пламя их святого гнева. Как труп, бессилен небосклон... Как труп, бессилен небосклон, Земля — как уличенный тать, Преступно-тайных похорон На ней зловещая печать. Ум человеческий смущен, В его глубинах — черный страх, Как стая траурных ворон На обессиленных полях. Но где же солнце, где лунами Где сказка — жизнь, и тайна — смерть? И неужели не пьяна Их золотою песней твердь? И неужели не видна Судьба, их радостная мать, Что пеной жгучего вина Любила смертных опьянять? Напрасно ловит робкий взгляд На горизонте новых стран, Там только ужас, только яд, Змеею жалящий туман. И волны глухо говорят, Что в море бурный шквал унес На дно к обителям наяд Ладью, в которой плыл Христос. |
