Об озерах, о павлинах белых... Об озерах, о павлинах белых, О закатно-лунных вечерах, Вы мне говорили о несмелых И пророческих своих мечтах. Словно нежная Шахерезада Завела магический рассказ, И казалось, ничего не надо Кроме этих озаренных глаз. А потом в смятеньи [....] туманных Мне, кто был на миг ваш господин, Дали два цветка благоуханных, Из которых я унес один. Однообразные мелькают Все с той же болью дни мои, Как будто розы опадают И умирают соловьи. Но и она печальна тоже, Мне приказавшая любовь, И под ее атласной кожей Бежит отравленная кровь. И если я живу на свете, То лишь из-за одной мечты: — Мы оба, как слепые дети, Пойдем на горные хребты, Туда, где бродят только козы, В мир самых белых облаков, Искать увянувшие розы И слушать мертвых соловьев. Последнее стихотворение в альбоме Отвечай мне, картонажный мастер, Что ты думал, делая альбом Для стихов о самой нежной страсти Толщиною в настоящий том. Картонажный мастер, глупый, глупый, Видишь, кончилась моя страда, Губы милой были слишком скупы, Сердце не дрожало никогда. Страсть пропела песней лебединой, Никогда ей не запеть опять, Так же как и женщине с мужчиной Никогда друг друга не понять. Но поет мне голос настоящий, Голос жизни близкой для меня, Звонкий, словно водопад гремящий, Словно гул растущего огня: «В этом мире есть большие звезды, В этом мире есть моря и горы, Здесь любила Беатриче Данта, Здесь ахейцы разорили Трою! Если ты теперь же не забудешь Девушку с огромными глазами, Девушку с искусными речами, Девушку, которой ты не нужен, То и жить ты, значит, не достоин». Дремала душа, как слепая, Так пыльные спят зеркала, Но солнечным облаком рая Ты в темное сердце вошла. Не знал я, что в сердце так много Созвездий лепящих таких, Чтоб вымолить счастье у Бога Для глаз говорящих твоих. Не знал я, что в сердце так много Созвучий звенящих таких, Чтоб вымолить счастье у. Бога Для губ полудетских твоих. И рад я, что сердце богато, Ведь тело твое из огня, Душа твоя дивно крылата, Певучая ты для меня. Я вырван был из жизни тесной, Из жизни скудной и простой, Твоей мучительной, чудесной, Неотвратимой красотой. И умер я… и видел пламя, Невиданное никогда, Пред ослепленными глазами Светилась синяя звезда. Преображая дух и тело, Напев вставал и падал вновь, То говорила и звенела Твоя поющей лютней кровь. И запах огненней и слаще Всего, что в жизни я найду, И даже лилии, стоящей В высоком ангельском саду. И вдруг из глуби осиянной Возник обратно мир земной, Ты птицей раненой нежданно Затрепетала предо мной. Ты повторяла — «Я страдаю», Но что же делать мне, когда Я наконец так сладко знаю, Что ты лишь синяя звезда. В этот мой благословенный вечер... В этот мой благословенный вечер Собрались ко мне мои друзья, Все, которых я очеловечил, Выведя их из небытия. Гондла разговаривал с Гафизом О любви Гафиза и своей, И над ним склонялись по карнизам Головы волков и лебедей. Муза Дальних Странствий обнимала Зою, как сестру свою теперь, И лизал им ноги небывалый, Золотой и шестикрылый зверь. Мик с Луи подсели к капитанам, Чтоб послушать о морских делах, И перед любезным Дон Жуаном Фанни сладкий чувствовала страх. И по стенам начинались танцы, Двигались фигуры на холстах, Обезумели камбоджианцы На конях и боевых слонах. Заливались вышитые птицы, А дракон плясал уже без сил, Даже Будда начал шевелиться И понюхать розу попросил. И светились звезды золотые, Приглашенные на торжество, Словно апельсины восковые, Те, что подают на Рождество. «Тише крики, смолкните напевы! Я вскричал — «И будем все грустны, Потому что с нами нету девы, Для которой все мы рождены». И пошли мы, пара вслед за парой, Словно фантастический эстамп, Через переулки и бульвары К тупику близ улицы Декамп. Неужели мы вам не приснились, Милая с таким печальным ртом, Мы, которые всю ночь толпились Перед занавешенным окном. |
