Сбрасываем с себя рюкзаки, а Агаше уже не терпится выложить свои новости, рассказать о житье-бытье за прошедший год. Главное событие, конечно, смерть отца. Выясняется, что первой заболела Агафья, сразу после посещения ею геологов на Каире, там многие кашляли и болели (февраль — эпидемия гриппа!). Агаша уже на Каире стала недомогать, чихать, появилось першение в горле, насморк. Пробыла у геологов сутки и через день после возвращения совсем слегла. Была сильная слабость, жар, кашель, болело горло. Через день заболел и отец. Как и у Агафьи, у него наблюдалось чихание, першение в горле, кашель, жар.
Вот как рассказала об этих событиях сама Агафья: «В январе 22-го числа (по старому летоисчислению) пошла к геологам. Тятя в это время чувствовал хорошо, тяте-то пожить еще надо было. Еще дрова пилил, но не берегся, не одевался. Дрова, бревна тяжелые с пашни таскал — к избе тянет. Говорила ему: „Не по годам таскаш!“. Наготовила ему еды, напекла хлеба и пошла к геологам. На Каире в столовой была, там дневала. Была и у начальства. Заходил к ним Алексей Викторович Самсонов — заболел, простыл что-то, его отправили к врачу самолетом. У геологов Наталья чихала, кашляла. Ночевала с ней в одной избе. Галина повариха как начнет кашлять. Я тоже занемогла, чихала. Пришла домой с Виктором (рабочий геологический партии), пособил сено принести от геологов. Пришла в субботу, хотела через воскресение идти снова к геологам. В этот день начала кашлять, болело горло, внутри затровилось. В понедельник ослабла, на лабаз не могла сходить за мукой. Легла. Не смогла обедать. Варила укроп, малину, мать-мачеху. Хлеб, мед не пошел. Утром стало легче. Сходила по воду, сварила обед. Тятя стал жаловаться: „Ох, тяжко сердцу, ох тяжко!“. Чихал сначала, а потом кашлять, был страшный кашель. От еды была тошнота, рвота. Варила крововик (чистотел), мяту (привезенную нами прошлым летом — И.П.Н.), мать-мачеху, крапиву, пихтач. Взяла его страшная одышка, ничего не ел. В среду вечером ходила в ямку (где хранится картошка), нарубила дрова, но было тяжко. Тятя вечером вышел на улицу и упал. Я перепужалась и без лопатины (верхней одежды) вышла на мороз.
Поднять (отца) не могу и в избу не могу попасть — он на двери нажался (навалился). Перемерзла, долго билась, в щель-то кое-как протиснулась, одела лопатину и снова тащила. Кое-как затащила, он снова упал. А он уже ночь с утром смешал умом-то. Кашлял, хрипело в горле. Натерла нагревательной мазью (топленое сало из маральих ног), завернула в одеяло. Только отошла, забылась от натуги, а он пошел на улицу, дверь закрыл (снаружи), упал, зашиб спину о стену или лесенку. Вышла подымать. Встать не может, подняться не может. Билась не один час, потом уже привязала лямочки. Тятя возьмется (рукой), да опустится. Кое-как подняла и завела в избу. Мазью натерла, орешным (кедровым) маслом, нагревала воск, мед с редькой, мать-мачеха, крапива, полынь. Заболел тятя во вторник, падал — в среду, в воскресенье причастила. Стала спрашивать разрешение на выезд, если он умрет. Он к своим-то, к Анисиму, не разрешил. „Человек бы нашелся добрый на житье, ежели нет, то одной жить“.
Сама-то продолжала еще плохо себя чувствовать, сильно кашляла, был жар. У тяти и у меня пробивал пот, тело делалось студеным. В воскресенье до утра тятя дожил. В понедельник масло давала, овсяную крупу отвар — маленько пил. С пол-дня дух мертвый пошел! Руки мокрые и студеные, как ледяные. Еще травой попоила: богульник, верец, (можжевельник). Страшная одышка взяла, дух ме-рт-вый! В горле защелкало, трескоток, не мог откашливать из-за болей в спине (травмированной при падении). Сама есть не могла, тятя все говорил: „Поешь, тебе есть надо“. Заботился. Воском горячим грела грудь. Был холодный, но ему жарко было, все дверь просил открыть.
Умер тятя еще до света во вторник. Третьего февраля он убрался (умер), двух дней не дожил до смерти мамы. Часа в два-три встал тятя, спросил: „Сколько время до света?“. Встал на ведро (помочиться), лег на бок лицом к печи — и все! Икона Спасителя подала звук. Двадцать минут девятого пришли ангелы и тятя заговорил с ними и через минуту — дух вон!
Нужно было шить смертную рубаху. Тятя говорил, могилу выкопать на косогоре, но земля-то замерзла — выкопать не смогли. Напуститься (пойти) к геологам страшно было, сильно ослабла, кашляла. Еще скорби могла болезнь принять. Понудилась (пересилила себя), в кожаных обутках на лыжах пошла на Каир. Болела голова, кашель был. В пути два раза костер разводила у кедры Дмитрия и у шалаша на речке. Наледи были страшные, лыжи обмерзали — идти нельзя и лед не обобьешь с лыж, у костра оттаивала. Воду кипятила, в потемках пол-восьмого пришла к поварихе. Сказала им, что тятя убрался, пришла с великого горя.
Дали телеграмму Анисиму. Ждала его у геологов. Чуть жива ходила, только гляжу, чтоб не пасть. Дали пить красные таблетки. Запасу своей еды было мало, геологи давали яйца сырые. Беспокоилась об оставшихся козлах и козлятах. Анисим приехал шестого февраля и на вертолете улетели домой (на Еринат). Был милиционер, следователь, прокурор, Ерофей и Сергей Петрович Черепанов. Кошки объели руки у тяти. Милиционер зашиб кошку, а других двух — Ерофей.
После похорон тяти Анисим решил взять меня с собой и стал собирать все в дорогу. Но я отказалась — очень плохо себя чувствовала и боялась преставиться (умереть) в дороге. Растрясло бы меня совсем в автобусе или в поезде. Тятя тоже не дал разрешения на выезд. Год-то все равно здесь жить надо у могилы», — завершила свое печальное повествование Агафья.
После отъезда гостей Агафья осталась одна, больная. Продолжала еще долго и тяжело болеть — около четырех недель. Был сильный кашель («кашляла сухим гноем»), однократно было кровохарканье. Вместе с травами (крапива, багульник, крововик, брусничник, вереск), она осмелилась пить и таблетки, оставленные нами — ампицилин, олететрин, а также принесенные от геологов — пиктусин. «Вот когда зимой-то смешалась я (принимала „мирские“ таблетки), то потом шесть недель молилась», — говорит Агафья и добавляет: «После таблеток-то меньше кашлять стала. При болезни волосы многие вылезли, много было седых. Вылазили, вылазили, сейчас седые вылезли. Малешника коса-то стала», — показывает Агаша, скинув платок.
Из рассказа Агафьи и всей логики прошедших событий выявляется вновь связь заболевания Лыковых с контактами с больными геологами. Кстати, Агафья сама уже четко уловила эту связь: «Как схожу к геологам, так болею». Очевидно, что Карп Иосифович умер от гриппа или другой респираторной вирусной инфекции.
Разожгли костер, готовим обед. Мы с Агашей пошли на верхнюю яму за картошкой. По пути Агаша вновь рассказывает о своей нелегкой жизни. Рассказывая о своих злоключениях за год, Агаша все время подтрунивает над собой и, вероятно, этот юмор ее во многом спасает. Весной повадился к ней ходить медведь. Пришлось несколько раз стрелять из берданке в воздух — отпугивать пришельца. Страшновато, видно, ей было одной. «Как темная ночь, так я стреляю!» — подтрунивает над собой Агафья. Для отпугивания медведя она соорудила «пужало» из красного платья, набив его соломой и водрузив на полку возле избы. Такое же пугало она сделала у могилы отца, которая находится в 35–40 метрах от избы на северо-восток. Тело Карпа Иосифовича обложили плахами, копали могилу не глубоко (земля промерзшая, а отогревать костром по их верованию нельзя), вероятно, поэтому трупный запах привлекал медведя и он пытался разрыть могилу. Помогло ружье, а теперь охраняет покой Карпа Иосифовича красное пужало. В этом месте водятся змеи, одна даже к окошку подползала.
В разговоре Агафья слегка пожурила и меня. «А Светлана-то твоя!? Смотрю, будто знакомая. Постриглась только (с интонацией неодобрения)». Агаша с мягким укором выговаривает мне: «Лани (прошлым годом) наказывала тебе не привозить Александра, он опять снимает». Трудно объяснить таежнице, что приезд кинооператора — не моя инициатива и у меня нет прав что-либо запрещать людям. Я понимаю ее тревоги, и сам никогда не сделал ни одного снимка фотоаппаратом.
