Луч солнца скользнул по лицу девочки, и она прищурила зеленые глаза, превратившиеся сейчас в две тонкие, вытянутые щелки – точно, как это бывает у кошек. Секст Кассий рассмеялся и добавил:

– Если бы я знал, что ты будешь так хорошо ладить с цифрами, я назвал бы тебя еще и Пифагором. Разве плохо звучит: «Кассия Луцилла Пифагор»?

Кассия уже год посещала начальную школу, где более всех ее хвалил педагог, обучавший детей счету и называвшийся калькулятором. Другой учитель – литератор – преподавал чтение, письмо и греческий язык. Его очень удивляла способность девочки подражать чужому почерку. Кассия с нетерпением мечтала о тех временах, когда ей исполнится двенадцать лет, и она завершит свое начальное обучение, после чего – как обещал отец – частные преподаватели будут учить ее риторике, геометрии и математике, танцам, музыке и пению. Многие знатные римляне давали хорошее образование не только сыновьям, но и дочерям. Родители Секста и Кассии принадлежали именно к этой категории.

В ответ на шутку отца Кассия улыбнулась – после того ночного ареста она никогда не смеялась, только иногда улыбалась, и чаще всего это была мимолетная ухмылка одной стороной рта. Затем, посерьезнев, продолжала расспросы. Ей хотелось знать, почему и отец, и брат ее носят личное имя «Секст», что означает «шестой».

– Ведь ты старше, чем дядя Публий, – веско сказала она, поднимая палец жестом маленького ритора. – Ты должен быть первым, а не шестым. А у Секста вообще нет братьев, но даже если бы у нас тогда родился брат…

На последних словах она запнулась, потому что это была запретная тема. Два года назад, после ночи проведенной в тюрьме ее мать родила мертвого мальчика. С тех пор она больше не могла зачать. Характер Луциллы, и без того не отличавшийся приветливостью, испортился еще сильнее, и домочадцы старались теперь избегать разговоров о том, что могло напомнить ей трагически оборвавшуюся беременность.

Однако отец не заметил оговорки Кассии. Он, казалось, задумался совсем о другом.

– Коль ты уже и сама об этом спрашиваешь, пришло тебе время узнать, – ответил он наконец. – Твоего прадеда звали Квинт Кассий Пармензис, и он действительно был пятым мальчиком в своей семье, о чем и говорит его личное имя.

– Я никогда о нем не слышала, – удивленно произнесла Кассия, забыв поднести только что взятую со стола оливку ко рту. – Где же в ларарии его маска?

Ларарием назывался шкаф, где стояли статуэтки фамильных ларов – духов-покровителей домашнего очага, – и хранились восковые маски предков. Кассия иногда с интересом рассматривала их. На каждой было запечатлено какое-то выражение лица, и было понятно, что ваятели не делали слепков с лиц умерших, а изображали этих людей такими, какими те были при жизни – веселыми, задумчивыми, гордыми, чванливыми.

– Квинта Кассия Пармензиса там нет, – сказал отец. – Он потерял право на посмертную маску, когда поддержал Антония и выступил против Октавиана.

От неожиданности Кассия резко вскочила, опрокинув чашу с финиками. Та с грохотом упала на пол и раскололась на два черепка, растеряв свое сладкое содержимое.

– Значит, мы противники цезаря…, – прошептала девочка, помертвев. В солнечном сплетении стянулся невидимый жгут, в уме зашевелились воспоминания о темном сыром подвале и глухих голосах стражников, сидящих на каменных ступенях.

– Нет, нет, дорогая моя! – успокаивающе заговорил Секст Кассий и привлек дочку к себе. – Цезарь был утвержден сенатом, и мы безусловно признаем это решение.

– Расскажи о Квинте, – попросила Кассия, ежась и прижимаясь к отцу.

– Под его началом был целый флот, и он двинул его, чтобы поддержать Антония в решающем сражении.

– Ты говоришь о битве при Акциуме? – догадалась Кассия.

Отец улыбнулся.

– Какая хорошая у тебя память! Запоминаешь все, что тебе рассказывают учителя. Жаль, что боги не одарили твоего брата такими же способностями. Да, я говорю о той битве. После поражения ему удалось бежать в Афины. Там его убили по приказу Октавиана.

Кассия заметила, что отец не назвал Октавиана Августом, т.е. «Священным».

– Поэтому, – заключил отец, – маски Квинта Кассия у нас нет, говорить о нем не принято, его стихи – он был замечательным поэтом-трагиком – уничтожены, и даже его личное имя – Квинт – мы больше не используем. Оно в нашей семье запрещено, так же, как и имя «Марк» в семье потомков Марка Антония. Но мы с тех пор всегда называем старших сыновей Секстами, «шестыми», потому что, несмотря на запреты, помним, что мы пришли в этот мир после нашего предка, звавшегося Квинтом, «пятым». Таким образом мы чтим его память. А чтить нашего предка мы должны, ибо он пытался спасти республику от тирании. Еще до гражданской войны он участвовал в заговоре Брута и Кассия.

– Как?! – удивилась девочка. – Квинт был тем самым Кассием, который вместе с Брутом убил Юлия Цезаря? Но этого не может быть: тот Кассий был не Пармензисом, а Лонгином!

– Ты опять права, – согласился отец, улыбнувшись. – Квинт Кассий Пармский был не самой важной фигурой в заговоре, но он тоже в нем участвовал.

После этого разговора в отношениях между Кассией и старшим Секстом появилась новая, доверительная нотка. Дочь очень серьезно относилась к предостережениям отца о том, что эти беседы нельзя никому пересказывать. По мере взросления она все яснее осознавала необходимость такой осторожности.

Чем старше становилась Кассия, тем лучше она осознавала, что, несмотря на слова отца о необходимости уважать императора, ибо он «назначен сенатом», в действительности мужчины семьи – и отец, и брат, и дядя с его двумя сыновьями, – были убежденными республиканцами, как и их предок Квинт. Они все чаще вели подобные разговоры между собой в ее присутствии, а позже – и с ее участием. Никто из них не верил, что человек, обладающий неограниченной властью, способен устоять перед ее соблазнами и не превратиться в кровавого деспота.

Правоту такого взгляда чуть ли не ежедневно подтверждали известия об арестах богатых и знатных людей Рима по обвинению в оскорблении величия императора. Очень часто судебное преследование возбуждалось на основании доносов, завершаясь казнью и конфискацией имущества жертвы. Среди пострадавших было немало знакомых Кассиев, в том числе и людей, связанных с ними узами дружбы.

Страх царил повсюду, он проникал во все дома, разъедая ценности и растлевая умы. Именно страх заставил Секста Кассия отдать дочку в начальную школу, хотя достаток вполне позволил бы ему приглашать для нее частных учителей, не дожидаясь, пока ей исполнится двенадцать. Однако подобная неосторожная демонстрация богатства могла привлечь внимание осведомителей императора. Конфискация имущества жертв доносов стала при Тиберии действенным средством пополнения императорской казны.

В результате Кассии в течение пяти лет, в любую погоду приходилось в сопровождении своего воспитателя Строфия ежедневно, за исключением праздничных дней, проходить немалое расстояние от дома на Эсквилине, до Форума, где располагалась школа – неказистое деревянное здание с дырявым навесом вместо крыши.

Кассии открылся совсем не тот Рим, к которому она привыкла в раннем детстве. Простор и чистота, большие особняки-домусы знатных людей, рощи, парки, фонтаны, портики, изящные скульптуры, величественные храмы с колоннадами – все это было характерно для аристократических районов, расположенных главным образом на римских возвышенностях. Внизу, на улицах, через которые приходилось идти в школу, царила немыслимая теснота прижатых друг к другу ремесленных и торговых лавок, таверн и многоэтажных доходных домов-инсул с их крошечными комнатками, где ютилась беднота. Здесь всегда было мокро, грязно, шумно. Во многих местах сточные воды из древней канализационной системы Рима, так называемой Большой Клоаки, просачивались на поверхность, добавляя свое зловоние к жгучей смеси плывущих над этими улицами запахов. Пешеходы и конный транспорт создавали опасную для передвижения толчею, грязь на таких улицах, как Субура или Аргилет, часто стояла по щиколотку.