– Она здесь так давно! Сколько же ей лет?! – ахнул маленький Риккардо.

– Не меньше двухсот…, – отец говорил тихим голосом, словно их разговоры могли разбудить Безымянную. – Даже твой прадед не знал, когда она впервые у нас появилась. Никому неизвестно, кто она такая, где она родилась, как сюда попала. Мы только знаем, что это страшная ведьма, и от нее исходит опасность для всех. Да и как бы она могла не стареть столько лет, если бы не была колдуньей? На нашу семью возложена очень важная миссия: мы должны следить за тем, чтобы она продолжала спать. Иначе в мире появится много горя.

– Разве она может проснуться? – мальчик во все глаза смотрел на лежащую на кровати рыжеволосую девушку, не в силах поверить, что она воплощение зла, и что ей больше двухсот лет. Выглядела спящая лет на девятнадцать-двадцать.

Витторио рассказал сыну, что Безымянная просыпается каждый месяц, в ночь полнолуния. Она не может сразу придти в себя, не понимает, где находится, не помнит даже собственного имени.

– Ей очень хочется пить, и в этот момент ей надо дать вот эту настойку, – отец показал Риккардо пузырек с рубиновой жидкостью из сушеных трав и цветов, рецепт которой хранился в семье с незапамятных времен. – Выпив ее, колдунья снова засыпает до следующего полнолуния.

Члены семьи, узнал Риккардо, спускались сюда каждый день, на всякий случай проверяя, не проснулась ли она в неурочный час, но такого не случалось ни разу. Очень редко, когда нательная рубашка девушки совсем ветшала, кто-нибудь из женщин Понти переодевал ее.

– Девушка от этого не просыпается, – пояснял Витторио, и слова его раззадоривали воображение мальчика. – Лишь полная луна обладает силой пробудить ее.

Отец строго-настрого наказал Риккардо никогда никому не рассказывать о Безымянной, но сын не удержался уже на следующий день, раскрыв семейную тайну Лоренцо Фарина, своему приятелю по мальчишеским проказам, сыну соседа-булочника. Тот, по счастью, не поверил, поднял Риккардо на смех, и потребовал доказательств. Риккардо тогда еще не знал, где родители хранят ключи от подвала, и ничего доказать не смог. Пришлось ему еще какое-то время терпеть насмешки, но это для него всегда было делом привычным.

Спустя несколько лет Риккардо спросил отца, почему семья не сообщает о ведьме святому правосудию. Разве не правильнее было бы от нее избавиться, чем каждый месяц следить за тем, чтобы она не пробудилась от своего сонного наваждения, прятать ее в подвале, пусть редко – но менять ей одежду? Отец признал, что это безусловно было бы правильнее, но прежние поколения семейства Понти почему-то так не поступали, а сейчас было бы совершенно невозможно объяснить расследователю, как могло произойти, что христианская семья столько лет прячет у себя ведьму.

– Боюсь, сын мой, что в этом случае и твоей матушке, и мне, и тетушке Терезе, и обоим твоим братьям, и сестре – всем пришлось бы попасть в застенок и узнать на своей шкуре, что такое дыба и раскаленные щипцы. Но и после всего этого они вряд ли поверили бы в нашу невиновность, – заключил Витторио, и этот последний довод окончательно убедил содрогнувшегося сына.

Родители, братья, сестра… Все они тогда еще были живы. Живы до тех пор, пока моровое поветрие, косившее Рим с февраля по июнь 1524 года, не погубило почти всю семью, пощадив лишь Риккардо и толстую, никчемную сестру отца, старую девственницу Терезу с испещренным оспинами лицом. Погружаться в воспоминания было одновременно и сладостно, и больно. Чего бы ни сделал Риккардо, чтобы вернуться в те времена, когда еще не пришла чума, когда матушка упрекала его за какой-нибудь проступок, а старшие братья давали ему тумаков! Но подобные мысли были не только мучительны и бесполезны, – они граничили с бунтом против установленного Господом порядка вещей.

Риккардо взглянул на висящее над изголовьем кровати распятие и перекрестился, мысленно прося у Спасителя прощения за нечестивый образ мыслей.

Имбирный свет, отбрасываемый пляшущими огоньками свечей, прогуливался по лицу Безымянной, отчего порой казалось, что она вот-вот проснется, но Риккардо знал, что это впечатление обманчиво. До полнолуния оставалось целых двое суток.

Каждое ее пробуждение было для него чем-то вроде чуда воскресения Лазаря. Привыкнуть к этому было невозможно. Статуи, – даже такие правдоподобные, как установленная в базилике святого Петра скульптура оплакивания Спасителя, на которой красуется подпись великого флорентийца Микеланджело, – не меняют поз и не открывают век, обнажая зеленые, слегка раскосые, кошачьи глаза. Изваяния не приподнимают левого уголка рта и не закусывают нижней губы. Не встают с места, оглядываясь вокруг себя сонным, подернутым дымкой взглядом. Не издают тяжелых вздохов, ловя ртом воздух. И не приникают с жадностью к кубку с рубиновой настойкой, подносимую цирюльником Риккардо Понти или его теткой Терезой.

В такие мгновения Риккардо поддерживал обмякшую девушку, осторожно опуская ее на кровать и стараясь изо всех сил скрывать от тетки чувства, которые вызывало в нем прикосновение к рыжеволосой колдунье. Но Тереза, как ни была она глупа, о чем-то все же догадывалась и несколько раз заводила разговор, предупреждая, чтобы племянник выкинул глупые мысли из головы и продолжал исправно выполнять наказ Витторио.

Глядя сейчас на неподвижный облик Безымянной, Риккардо вспомнил, как, будучи ребенком, безоговорочно разделял веру всей семьи в злобную сущность спящей златовласки. Но однажды он впервые стал свидетелем ее пробуждения, и его вера пошатнулась. В Безымянной было все: грация движений, невинность юности, очарование женственности. Все, что угодно, только не зло. Однажды, пытаясь сфокусировать на чем-нибудь затуманенный взгляд, девушка увидела широко раскрытые глаза мальчика и на мгновение улыбнулась ему. Если у Риккардо еще были какие-то сомнения в ее чистоте, то эта улыбка стерла их, не оставив следа.

Совсем недавно, в принадлежавшем Филиппо Орманни трактире «Погребок Филиппо» уже взрослый Риккардо услышал от пришлого краснобая, коверкавшего язык на свой потешный венецианский лад, историю о прекрасной принцессе, заснувшей от укола веретена, ибо на нее было наложено заклятье оскорбленной волшебницы.

Тогда-то до Риккардо и дошло истинное понимание дел, и ему стало невыносимо скорбно от того, что родных больше нет в живых, и он не может поделиться с ними своим открытием. Девушка, уже не первое столетие спящая в подвале семейства Понти, была не носительницей зла, а наоборот, – жертвой злых чар! Это объясняло все: и ее неподверженность старению, и этот ее жуткий, мертвенный сон статуи, и ее изящные, сулящие наслаждение губы, и ту незабываемую давнюю слабую улыбку кошачьих глаз…

Риккардо погасил все свечи, кроме принесенного им с собой огарка, и, бросив прощальный взгляд на спящее чудо, поднялся по винтовой лестнице. Обогнув зеркало и войдя в гостиную, он столкнулся с поджидавшей его Терезой и от неожиданности чуть не выронил свечу на дощатый пол.

– Опять за свое! – Накинулась на него тетка. – Снова сидишь по ночам в подвале и похотливо глазеешь на исчадье ада!

Негодование и усталость вкупе с оспинами придавали толстухе столь несчастный вид, что досада Риккардо сменилась на жалость.

– Я просто забыл там кое-что в прошлый раз, – сказал он примирительно. – Ложитесь спать, тетушка.

Не слушая ее причитаний и обличений, он отправился в свою комнату. Вопрос о том, следует ли посвятить Терезу в его планы, как-то отпал сам собой.

На следующий день было теплее, лужи стали подсыхать, кипарисы, масличные деревья, сосны, ранняя весенняя трава – все словно радовалось лучам солнца. Трактир Филиппо находился почти у самой реки, из его двора была видна цилиндрическая громада Замка Святого Ангела на другой стороне Тибра. «Погребок Филиппо» располагался всего в четверти часа ходьбы от Пьяцца Навона, возле которой жил Риккардо. Ближе к вечеру цирюльник отправился туда пешком, не беспокоя серого четвероногого друга.