В кабине было неспокойно. Кругосветные путешественники сидели напряженные и тревожные. Что-то должно случиться. Даже добрая дама чуяла неладное и сидела нахохлившись.

Этот дипломат свободно может оказаться шпиком. Профессор? Черт его знает, что он думает этот профессор. Ладно, надо сжаться и ждать, бежать все равно некуда.

Тяжелая машина побежала по тряской дороге. В окнах медленно разворачивались горы. Моторы начали забирать полный голос, навстречу стремительно полетела трава и вдруг все перевернулось.

Сухой треск, толчок, хвост взметнулся вверх и моторы сразу встали.

В полной тишине был слышен скрежет рвущегося металла и резкий визг полной дамы. Пассажиры вылетели из кресел.

— Тихо! — закричал из окошка в передней переборке летчик. — Все уже кончилось. Ничего страшного. Сейчас вылезем.

— Моя запонка! — вскрикнул профессор, сплюснутый у передней переборки телами пассажиров. — Я ее нашел.

Вот он мой двадцать восьмой позвонок! — и все засмеялись.

Через узкую дверь выбрались наружу. Большая птица со сломанной ногой лежала, уткнувшись в землю. Из-под правого крыла хлестала водой разбитая водопроводная труба. Она была разрыта и аэроплан на разгоне попал в канаву. Хорошо, что с малого хода.

Летчик снял шлем, тряхнул желтыми волосами и начал ругаться.

Он ругался изумительно. В его речи смешивались все языки. Размашистая русская брань подкреплялась сухими скандинавскими проклятиями и переходила в громовую немецкую, уснащенную лучшими цветами бранного творчества латинских народов.

— Вот, Миша — сказал Волков,- вот оно настоящее эсперанто. Твое никуда не годится. Слышишь, как завернул?

Но Миша, возмущенный легкомысленным отношением к эсперанто, повернул спину и ушел.

— Правильно — похвалил его Волков,- входишь в свою дамскую роль.

Мише не удалось рассердиться.

Перед ними вырос сияющий профессор.

— Друзья мои, — сказал он, — я опасаюсь, что мое поведение могло показаться вам странным. Но запонка действительно весьма ценна.

Что же касается до моего смятения при виде хребтов Шварцвальда, то я не ожидал их увидеть, полагая, что лечу в Нюренберг. Но, кажется я взял билет в Базель. Это потому, что я думал о последней работе Лиесталя. Он читает в Базеле. Он воображает, что понимает в трилобитах! Это он, осел, виноват!

Я ему покажу! — И гневный профессор, круто повернувшись, ушел.

Толстая дама тоже отказалась лететь. Она собиралась в Монте-Карло, но раз она споткнулась, она не поедет. Нет, в другой раз. Теперь она проигралась бы в пух. Она знает.

Остался только черноусый дипломат. На сомнительном французском языке он произнес цветистый комплимент отважной американке за ее мужественное поведение во время ужасающей катастрофы.

А потом, согнувшись, подал карточку: «Князь Винтила Бузиу».

Отель «Прованс», кажется самый роскошный в Марселе. Волков и Миша ужинали за одним из столиков, вынесенных на тротуар. Поблизости, в гордом одиночестве, мечтал румынский дипломат, князь Бузиу. Он не отрываясь, смотрел на изящную ножку миссис Триггс.

Миша уже привык к своей неотразимости и не обращал внимания.

Волков был счастлив. Бордо превосходное вино. Оно сообщает отвагу и веселье.

И море было тут же. Вот оно, огромное, чернильное, как звездами покрытое разноцветными судовыми огнями.

Из сине-золотого салона отеля скачками летит сбесившийся чарльстон, в кипящей на набережной толпе слышен задорный женский смех и соленая морская ругань, а на рейде, захлебываясь, кричит сирена. Это Марсель.

Миша встал. Надо идти спать. Он не собирается ждать пока Ваня кончит флиртовать с подавальщицей.

В пустом коридоре внезапно появился усатый князь Точно поджидал. Что за чепуха, — говорит шопотом, прижимает руку к сердцу.

Как полагается поступать в таких случаях? Миша отступил на шаг, смерил князя холодным взглядом и хоте, пройти мимо. Но князь загородил дорогу, встал на одно колено и обеими руками показывает на мишины ноги.

В этот удачный момент, из-за угла коридора появился Волков. Оценив положение, он прыгнул, как подобало разъяренному американскому мужу, и поймал за шиворот растерявшегося князя.

— Недоразумение… тысяча извинений, — лепета, князь, — я никогда не позволил бы себе… высокую леди, но где она купила эти туфли?.. Это страшно важно, — сбыт в Румынии… Я путешествую по делам фирмы, вот карточка…

На карточке напечатано: «Иона Бузиу и сыновья. Бухарест. Самая модная обувь и самые низкие цены».

Утром «Средиземноморский

Курьер» сообщил, что слухи о революции в Финляндии были преждевременны. Однако, американский посол в Гельсингфорсе заявил протест и стране угрожает правительственный кризис.

— Плохи дела в Гельсингфорсе, — вздохнул Ваня, — жаль мне беднягу Триггса.

Портье сообщил адрес пароходной конторы.

«Лангедок»- самый роскошны пароход, — и портье со вкусом поцеловал кончики своих сложенных пальцев. — На нем едет один американец. Из тридцать второго номера, — это самый роскошный номер. Вчера он прилетел сюда на экстренном аэроплане. Это так дорого стоит, но он настоящий миллионер. Он интересовался — будет ли попутчик американец. Вот он сидит.

Из-за стекла на них взглянуло длинное, теперь аккуратное лицо мистера Триггса. При виде их он встал.

Волков взял Мишу за локоть резко повернул и через открытую стеклянную дверь вывел его на улицу.

— Набережная Габетты, шесть, — сказал он шоферу и шофер повез.

— Мишка, надо отскакивать в сторону, — шепчет Волков. Сейчас едем в пароходную контору. Возьмем билеты.

Куда угодно, только не на «Лангедок». Морем убежим, это вернее. Куда-нибудь вбок, а потом обязательно вперед на запад.

— Так,- сказал американец, глядя вслед автомобилю. Не показалось ли и вам, портье, что они меня избегаю. Вы говорите, что они будут на «Лангедоке». Превосходно, значит увидимся, — повернулся и пошел дочитывать газету.

— А все-таки странно, — пробормотал, он, обсасывая сигару,- почему они меня избегают: от банкротства я ведь далек… в долг никому принципиально не даю…

Мистер Лоуелль никак не мог придумать, почему кто нибудь стал бы его избегать.

Еще в море был слышен пряный, сладковатый запах. Он плыл теплым ветром от сверкавшего солнцем Алжира.

Город, прижатый к морю полукольцом высоких холмов, громоздился в гору. Его высокие европейские дома были с плоскими крышами и мавританскими колоннадами в первом этаже. Они гримировались под туземцев, но грим был неубедителен — это были захватчики.

Сбоку, на окраине, собралась последняя кучка белых арабских домиков.

— Все, что осталось от старого Алжира. Ал-дже-заир, ал-бахаджа,- несравненный белый город,- с грустью сказал Волков.

Сквозь стаю двукрылых рыбачьих шлюпок с высокими острыми парусами пароход медленно подходил к пристани «Мессажери Маритим».

В прохладном холле отеля тянули соломинками воду, замешанную льдом, лимоном и пряным запахом. Стаканы были высокие и холодные, отель — вроде американских декораций к «Нищей из Стамбула».

— Ты уверен в итальянском пароходе из Кадикса? — лениво спрашивает Миша.

— Не беспокойся, единственная. Алжир-Оран — Кадикс — Нью-Йорк. Этот гениальный маршрут проработан мной совместно с марсельским агентом «Мессажери».

— Слишком гениальный, — недоверчиво Миша.

— Поезд в Оран завтра днем. Надо выйти осмотреться, с автомобиля ничего не видно.

Люди в белых шлемах с прищуренными от блеска глазами. Спокойные фигуры в черных, полосатых и белых бурнусах. Оливковые испанцы- с лотками жареного миндаля, большеносые, остроглазые турки и голубые солдаты с обветренными медными лицами. Глухой разноязычный гул.