"Я вот чо подумал, Толстый, - написал он. - У Туунугура созвездие другое. Не как у меня. Потому и концерт не удался. И надо ещё посмотреть гороскоп этого Красного быка".
Неукротимый славяно-арий до сих пор не отошёл от своей неудачи.
"Созвездие, да. И ещё фэн-шуй проверь", - ответил Киреев, размышляя над джибраевским трудом.
"Хы! Чаво?"
"Ничаво. Разломы тут не те, - написал Киреев, закрывая файл с диссертацией. - Энергии прут не вверх, а вниз".
"Во-во, вы там все долбанутые".
"Туунугур просто не дорос до твоего искусства. Успокойся".
"Ага, вот и я так думаю", - обрадовался Генка.
Киреев вырубил комп и пошёл спать.
Первым пунктом программы на следующий день значилось посещение лекции философини Салтыковой. Присутствие на чужих лекциях являлось обязаловкой и проводилось раз в год. По окончании заполнялась ведомость, где отмечалось всё, вплоть до внешнего вида преподавателя. Обычно Киреев скучал на этих мероприятиях. Но Лидия Васильевна была особым случаем. Её лекции вызывали фурор и изумление. Это была невероятная мешанина из исторического материализма, эзотерики и параноидальной отсебятины. Мысль её свободно парила по поднебесью, уносясь в такие дали, за которыми уже маячили двери специализированных учреждений.
Карьеру себе Салтыкова до поры делала в школе, где работала учителем географии и дослужилась до завуча. Однако, необузданная мечтательность накрывала её уже тогда. Полная творческого порыва, Лидия Васильевна научилась играть на баяне и быстро стала звездой школьных вечеров, исполняя песни собственного сочинения. А когда на горизонте забрезжил выход на пенсию, вдруг озаботилась получением научной степени. Жертвой своей она выбрала философию.
С самого начала Салтыкову отличал весьма своеобразный подход к данной дисциплине. Труды великих мыслителей представлялись ей лишь довеском к тайнам мироздания, открываемым на страницах жёлтой прессы и сайтах про летающие тарелки. На горе научного сообщества, Салтыкова обладала невероятными пробивными талантами. Диссертацию свою, посвящённую самоуправлению развитием личности (никто так и не понял, что это такое), она для солидности представила на суд кафедры философии в Якутске, причём, деньги на поездку вытрясла из администрации Туунугура. Кафедру же она допекла до такой степени, что сам заведующий правил её текст, лишь бы привести его в божеский вид, протащить на защиту и больше никогда не видеть. Ходили слухи, что при чтении этого сочинения неиллюзорно открывался третий глаз.
Успешная защита проложила Салтыковой дорогу в институт, причём, сразу на должность доцента. Но Лидия Васильевна не почивала на лаврах. Оглядевшись на местности, она поняла, что со степенью может замахнуться на большее. Поэтому глубоко оскорбилась, когда завкафедрой назначили неостепенённую Белую. Салтыкова увидела в этом действие незримых, но влиятельных сил. Самоутвердившись в собственных глазах как воин света, всех неприятелей она считала порождениями тьмы. Особенно доставалось в этой борьбе, как ни странно, безобидному Фрейдуну Юхановичу, который по своему обыкновению зачислил Салтыкову в еврейки, причём, в чистокровные ("Иначе откуда она такая взялась?" - резонно спрашивал он). Салтыкова неустанно писала на него доносы, обвиняя то в отсутствии на рабочем месте, то в пьянстве, то в приставаниях к студенткам (причём, всё это было чистой правдой). Доставалось и Кирееву, особенно после его вояжа с Белой в Питер. Саму же Белую Салтыкова изводила нравоучениями, всякую свою проповедь начиная заклинанием: "Мы, кандидаты наук...". Завкафедрой бесилась, но ничего не могла поделать с неистовой бабкой.
Не подкачала Лидия Васильевна и на этот раз. Формально её лекция была посвящена месту и роли человека в философии, но уже с самого начала стало понятно, что будет весело.
- Предки завещали нам тайное знание, - негромко, с расстановкой изрекла она. - Мы все - потомки водных обезьян. Дарвин был прав, но он многого не знал. Эти обезьяны произошли от допотопной расы лемурийских гигантов. Они были ростом три метра и плавали под водой.
Далее всё продолжалось в том же духе. От погибших цивилизаций Салтыкова перешла к строителям пирамид ("То, что мы видим - лишь одна сторона. А есть и другая - зеркальные пирамиды под землёй"), затем помянула Бермудский треугольник ("Вы, конечно, слышали, что там нашли одну зеркальную пирамиду. Скоро найдут и остальные"), потом прошлась по снежным людям ("Они выбрали единение с природой, и потому куда духовнее нас. Они продолжают дело лемурийцев"). Но подробнее всего остановилась на нетленном теле хамбо-ламы Итигелова.
Об извлечённом из-под земли хамбо-ламе Салтыкова готова была говорить часами. Каждое лето, взяв отпуск, она ездила в Улан-Удэ на поклонение ушедшему в нирвану буряту, мечтала свозить к нему и студентов.
- В нём воплотилась лемурийская мудрость. Он излучает древние энергии, - с упоением вещала философиня. - Через него придёт спасение России и Земли.
Затем пришла очередь баяна - обязательного атрибута всех салтыковских лекций. Лидия Васильевна обожала исполнять вдохновляющие песни на собственные стихи. Например, такие:
Ты - воин Света, достигающий мечты,
Извлечь урок Судьбы не убоялся,
Невинен в счастии свершенья ты,
Семь раз упал, но восемь раз поднялся.
Киреев хмыкнул, вспомнив, как верстал эти пламенные вирши в институтскую газету для материала о вузовской самодеятельности: одолеваемый ехидством, после слова "воин" он поставил запятую, а "поднялся" заменил на "отжался". Салтыкова даже не заметила подмены.
Это была мелкая месть завистника. Что уж там скрывать, он и сам хотел бы стоять на ушах и хамить начальству. Но не мог по причине отсутствия научной степени. В этом смысле в вузе господствовал полный феодализм: кандидат наук переходил в разряд дворян, а доктор вообще мог открывать ногой дверь в кабинет директора. Поэтому и результат посещения чужих лекций всегда был один и тот же: старшему преподавателю ставилось "удовл.", кандидату (доценту) - "хор.", доктору (профессору) - "отл.", даже если последний просто спал на занятии. А Лидия Васильевна могла свободно нести любую околесицу про лемурийцев и хамбо-ламу - руководство возмутилось бы, лишь если кто-то, не имея чина, вздумал бы её критиковать.
По окончании лекции Киреева опять вызвали к Белой.
- Анатолий Сергеевич, - сказала завкафедрой, обольстительно улыбаясь. - Заочники на сессию выходят, а читать им сетевую экономику некому. Возьметесь?
Киреев выразительно посмотрел на неё.
- Елена Викторовна, это приказ?
- Кто-то ведь должен вести этот курс. Хотите, чтобы мы пригласили преподавателя из Якутска? А нам срезали ставку?
- Учебников, конечно, по этой дисциплине нет. Правильно?
- К сожалению.
Белая испытывала страсть к введению на кафедре новых специальностей, под которые можно было выбить дополнительные места и финансирование. Последней её инновацией стали "финансы и кредит". Новые специальности, однако, влекли за собой и новые дисциплины, по которым, разумеется, никогда не было учебников, поскольку до самого конца не было понятно, кто их будет читать, и некому было составлять заявку на приобретение учебных пособий. Преподаватели выли на луну от неуёмной энергии своей начальницы. Особенно не везло экономике. Белая, хоть и писала по ней диссертацию, знала только азы, и то в обнимку с пособием (злые языки утверждали, что на первой предзащите она знатно осрамилась, перепутав в какой-то формуле числитель со знаменателем). Поэтому всё, что выходило за рамки её понимания, она поручала читать Кирееву, который считался специалистом в любой заковыристой белиберде. Киреев не обманывал её ожиданий - составлял курс лекций, отталкиваясь от здравого смысла и того, что удавалось нарыть в интернете. Половина читаемых им предметов оставалась загадкой для него самого - например, "экономика домашнего хозяйства" или "предметно-ориентированные экономические информационные системы". Но студенты прилежно внимали любым его откровениям, не просекая подвоха. Таким образом, Киреев и его коллеги пахали как лошади без перерывов на обед, а кафедра экономики и социально-гуманитарных дисциплин стабильно поставляла институту денежку.
