Рассуждения отца впечатляли сходством с рассуждениями, с которыми я знакомилась благодаря физикам на протяжении многих лет. Вильчек, к примеру, писал: «Самая симметричная фаза Вселенной в целом оказывается нестабильной. Можно предположить, что Вселенная начиналась с наиболее симметричного состояния и что в таком состоянии материя не существовала… В конце концов появляется область в менее симметричной фазе, возникающая если не по какой другой причине, то как следствие квантовых пульсаций… Это событие может быть определено как Большой взрыв… Наш ответ на главный вопрос Лейбница „почему существует нечто, а не ничто?“ – „ничто неустойчиво“».

Конечно, с тех пор мы осознали, что рассуждение «ничто нестабильно, и квантовые флуктуации будут менять его на что-то» приводит к серьезным трудностям. Это была глобальная история, рассказанная всеведущим рассказчиком, который умел смотреть на мир глазами Бога из системы отсчета, расположенной за пределами H-состояния. По отношению к этой системе отсчета H-состояние, у которого, по определению, нет никакого «снаружи», должно было бы измениться. Более того, это рассуждение предполагает квантовую механику, оставляя повисшим, неотвеченным вопрос Уилера: почему квант?

Но теперь, благодаря Ровелли, у меня появился намек на ответ. «Почему квант?» – вопрос того же рода, что и вопрос «Почему небулева логика?» Но небулева логика, как я теперь знала, была фиктивной логикой, логикой, которая всплывает, когда вы пересекаете горизонты событий, когда вы пытаетесь описать реальность с нескольких точек зрения одновременно. Квантовая логика небулева, потому что реальность коренным образом зависит от наблюдателя. Потому что ни о какой вещи сообщение, начинающееся со слов «на самом деле», не может быть продолжено единым образом. Есть мое «на самом деле», и есть «на самом деле» моего отца, но они никогда не бывают оба сразу.

H-состояние не могло измениться, потому что у него нет никакого «снаружи». Но отсюда, изнутри, могло показаться, что оно изменилось, словно что-то – это то же ничто, если посмотреть на него изнутри. Здесь, внутри, при конечной скорости света, наблюдатели не могут увидеть мир целиком. Их собственная точка зрения ограничена. Но когда вы ограничиваете H-состояние, оно перестает быть H-состоянием. Перестает быть ничем. Становится чем-то.

Конечно, у этой идеи была своя сложность: она требовала конечной скорости света для того, чтобы определить световые конусы, которые, в свою очередь, ограничивали перспективу наблюдателя. Упрямая скорость света по-прежнему оставалась нетронутой на нашей салфетке, последним ингредиентом, не разлагаемым ни на что другое и необъяснимым. Если наблюдатели создают реальность, то откуда появляются сами наблюдатели?

Озадаченная, я перелистывала страницы тетради моего отца. Со звездочкой, нарисованной рядом, мой отец выписал цитату из Лао-Цзы: «Обретение самой драгоценной жемчужины нельзя сравнить с обнаружением источника всего сущего».

Несколько дней спустя, рано утром, я обнаружила статью, лежащую на полу под дверью в мою спальню. Мои родители ушли на работу. Сонная, я подняла ее. К ней была прикреплена записка: «Ключ? L, D».

Я снова села на кровать читать. Это была расшифровка доклада французского астрофизика по имени Лоран Нотталь. Странно, конференция, на которой он сделал этот доклад, была не о физике, а о буддизме. Я рассмеялась. Физика и буддизм? Добавить к этому Боба Дилана и немного овсяного печенья с изюмом, и получится рай для моего отца.

Теория относительности, пояснял Нотталь, говорит о пустоте, пустоте движения, пространства и времени. Самая счастливая находка Эйнштейна заключалась в том, что человек в свободном падении не может почувствовать свой собственный вес. «Благодаря этому, – писал Нотталь, – он понял, что гравитация, которую мы все хорошо знаем и которая настолько универсальна, не существует сама по себе». Она зависит от наблюдателя. Она в конечном счете не реальна.

«Форма – это пустота, пустота – это форма, – говорил Нотталь, цитируя „Сутру сердца“. – Вот в чем содержание теории относительности». Когда я добралась до десятой страницы, я обнаружила, что отец выделил фрагмент текста: «Форма – это пустота, потому что всегда можно найти систему отсчета, в которой вещь исчезает. На этом этапе мы действительно можем понять, в какой системе координат объект исчезает. Ответ заключается в том, что он исчезает в собственной системе отсчета… в себе… Это верно для любого свойства, какое только мы можем рассмотреть. Свойство может исчезнуть в собственной системе отсчета. Возьмите все что угодно: цвет, форму, объект, массу, частицы – и поместите себя туда, внутрь, и оно исчезнет. Внутрь цвета – и нет цвета… То, что создает цвет, – это длина волны. Если вы меньше, чем длина волны, то понятия цвета для вас даже не существует. Он исчезает полностью. Если вы находитесь в свете, участвуете в его движении, то свет и время исчезают (это то, что Эйнштейн понимал в пятнадцатилетнем возрасте, и то, что привело его к созданию первой теории относительности десять лет спустя). Таким образом, внутри движения нет движения, внутри положения нет положения, внутри частицы нет частицы».

Если вы находитесь в свете, свет исчезает.

Я уронила статью на колени. Господи!

Это то, что нужно.

Это был ответ.

Будучи подростком, Эйнштейн задавался вопросом, как будет выглядеть свет, если бежать вдоль луча с той же скоростью. Но что произойдет, если вы перевернете вопрос и спросите: как Вселенная выглядит с точки зрения света[55]? Что видит фотон?

Свет, по определению, полностью использует все пространство-время как пространство, ничего не оставляя для времени. Другими словами, все, что он видит, он видит сразу, пространством без времени. С моей точки зрения, свет звезды, находящейся на расстоянии пять миллионов световых лет, проходит свой путь за пять миллионов лет, прежде чем добраться до моих глаз. Но с точки зрения света, его путешествие происходит мгновенно. С точки зрения света, скорость света – это не скорость света. Он не имеет скорости. Он появляется везде сразу в одно мгновение. Фотон не видит Вселенной. Фотон видит сингулярность.

Он видит H-состояние.

До меня все это дошло только сейчас. Многое зависит от скорости света: существование горизонтов событий, световые конусы, границы информации, системы отсчета, наблюдатели. Пока она была инвариантной, таковы были и они.

Инвариантность света не оставила равнодушным и Уилера. 27 августа 1985 года он написал в своем дневнике: «Мой рисунок (U-диаграмма) показывает рефлексивную систему с одним, по крайней мере, первичным элементом, этой пунктирной линией». Этой пунктирной линией была конечная и инвариантная скорость света. Самонастраивающийся контур Уилера мог объяснить все, кроме этого.

Но теперь я поняла, что скорость света – не инвариант. Она не реальна. «Так мы проверяем что-то на реальность. Если можно найти хотя бы одну систему отсчета, в которой оно исчезает, тогда это не инвариант, оно зависит от наблюдателя». Нотталь указал систему отсчета, в которой скорость света исчезает, – система отсчета самого света.

Горизонты – последние оставшиеся ингредиенты реальности, последние остатки песчаного замка, растворяющегося в безграничной однородности песчаного пляжа, пунктирная линия, идущая сквозь космическую историю, последний оплот, стоявший между чем-то и ничем, – были построены из света, застывшего на месте под действием ускорения и гравитации.

Но горизонты не имеют горизонтов.

Границы не имеют границ.

«Граница границы равна нулю».

В тот вечер я пригласила отца поужинать вместе в нашем китайском ресторане, где он впервые спросил меня, что такое ничто.

Я понимаю, что насилие над собственной жизнью ради такого рода искусственной кинематографической симметрии уже набило оскомину. Но у меня было чувство, что так надо. Я должна помнить, как далеко мы продвинулись и, в то же время, как мало все изменилось. Кроме того, я знала, как отец любит курицу с кешью.