Отец «разговаривает» с восковым Робертом Оппенгеймером в Музее науки Брэдбери в Лос-Аламосе.

Фото: А. Гефтер

Когда мы бродили по музею, я думала о том, что говорил Журек. Даже если декогеренция делает за нас большую часть созидательной работы, существует еще некая неопределенность, которая требует, чтобы наблюдатель сделал выбор – выбор, который привнесет информацию в мир, созидая Вселенную бит за битом, как и предполагал Уилер. Это ключ к тому, как эта Вселенная устроена. Декогеренция, как сказал Журек, эффективно отвечает на вопрос, почему мы не видим интерференционных эффектов – проявление квантовой суперпозиции – в повседневной, макроскопической жизни. Но еще более глубокий вопрос: почему любая интерференция должна исчезать?

– То, что сказал Журек о различии между классической и квантовой информацией, было любопытно, – сказал папа, делая вид, что говорит со статуей Оппенгеймера. На разрушителе миров была шляпа, как у Брокмана. – Стало быть, классическая информация описывает нечто, а квантовая информация и есть это самое нечто.

– Эй, смотри! – сказала я, указывая на небольшую коробку сбоку от статуи Оппенгеймера.

Коробка была заполнена мелкими сероватыми камнями. «Новый искусственный минерал, названный тринититом», – объясняла надпись на коробке.

– Это те самые камни, о которых ты говорил!

– О да!

Отец заглянул в коробку, улыбаясь, как будто он только что заново обрел давно потерянную игрушку из далекого детства. Но как только он прочитал описание, улыбка исчезла, сменившись выражением растерянности и беспокойства.

– Серьезно, а кто же дал мне эти камни? Они ведь радиоактивные! А мои родители позволяли мне сидеть и держать их в руках…

Я была рада, что мы приехали сюда. Я чувствовала, что мы стали чуть ближе к пониманию того, о чем говорил Уилер. Согласно Журеку, слова о самонастраивающемся контуре означали, что наблюдатели могут создавать информацию – следствие, по-видимому, того факта, что мир разделен на части, а это, в свою очередь, следствие того, что мы находимся внутри Вселенной и не можем посмотреть на нее извне, как Бог. Граница границы – простой геометрический факт, что «если у вас что-то окружено границей, нет нужды возводить еще одну», как-то говорит о способе создания информации из ничего, но я все еще не понимала как. Она построена из битов, а биты – из ничего. Фундаментальные вопросы остались без ответа. Декогеренция помогает скрыть квантовую природу реальности, но почему реальность вообще квантовая? Вопрос Уилера остался висеть в воздухе, как ядерный гриб над Нью-Мексико в пустыне. Почему квант?

Вернувшись домой, я начала искать в интернете дополнительную информацию о бывших студентах Уилера, пытаясь найти еще кого-нибудь, кто бы мог помочь нам расшифровать его загадочные фразы. Мне на глаза попалась статья об Уилере в журнале Alcade за 1978 год. Это был номер, посвященный выпускникам Техасского университета в Остине. Статья была написана через год после приезда Уилера в Техас. Один абзац особенно привлек мое внимание:

«Когда ему в голову приходит новая идея, он с ней делает что? – вопрошал автор. И тут же давал ответ: – Он записывает ее на бумаге, делает запись в своем блокноте. Доктор Уилер сохранил почти сорок таких блокнотов, с того самого момента, как начал делать записи во время войны. …Когда он разговаривает с коллегой, он записывает все, что человек говорит ему, а потом он записывает, что думает об этом разговоре. Когда его просят прочитать лекцию, он планирует, что он будет говорить, делая записи в тетради черными чернилами, красивым разборчивым почерком. Если соседский ребенок поздравил его с днем рождения, если он купил открытку в чужой стране, если он просмотрел развеселивший его мультфильм, – обо всех этих событиях он делает записи в своем блокноте, сохраняя их для себя и на радость будущим историкам науки».

Вот это номер!

Уилер хранил свои дневники? Сорок штук? Записи всех его мыслей и разговоров? Это было в 1978 году. Сколько еще он успел записать за последующие три десятилетия? Что сталось с ними? Как нам получить их?

Я знала, что мы должны делать – найти эти дневники!

В университете штата Аризона в Темпе физик Лоуренс Краусс выступил с инициативным проектом, целью которого было исследовать «происхождение Вселенной, звезд, планет, жизни, сознания, культуры и социальных институтов». Я задумалась: что же это могло быть? Для затравки они созвали крупный симпозиум, и редакция журнала New Scientist командировала меня, чтобы осветить это событие. В течение трех дней непрерывно выступали крупнейшие ученые, чьи имена были хорошо известны. Но, собираясь утром на первое заседание, я думала только об одном: Брокман.

В первый день проходили заседания физиков, обсуждавших познаваемость происхождения Вселенной. Андрей Линде превозносил преимущества гипотезы существования мультивселенной, в то время как Дэвид Гросс качал головой и, казалось, был готов убить кого-нибудь. Гут и Виленкин весьма оптимистично описали трудности, возникающие при попытках делать предсказания в рамках модели мультивселенной. Затем Гросс взял топор и пошел против всех. Мы не знаем, что представляет собой теория струн: она не предлагает последовательной космологии, технические и концептуальные основы теории хаотической инфляции слишком шатки в лучшем случае, и мы просто не знаем правил игры, – сказал он. Прибегать к идее мультивселенной – это лишь отговорка. Мы должны искать реальные ответы. Собравшиеся одобрительно гудели.

Как ни странно, никто не упомянул о тех проблемах космологии, которые я бы сочла самыми важными. Например: что значит говорить о «нашей Вселенной», когда каждый зависящий от наблюдателя деситтеровский горизонт событий ограничивает свою собственную вселенную? Как мы можем выйти за рамки квазиклассического представления об инфляции и понять квантовое происхождение Вселенной? Может ли быть, что момент рождения Вселенной надо искать не в прошлом, а в настоящем, исходя из идеи «сверху вниз» моделирования и уподобляя рождение Вселенной отложенному выбору с пуповиной, петлей обвитой вокруг шеи наблюдателя?

Во время вечернего коктейля в университетском музее искусства я бродила по открытой площадке, заговаривая то с тем, то с этим. И тут я увидела его. Вернее, его панаму. Мне не нужно было видеть голову, которую она накрывала. Во рту пересохло, и сердце отчаянно забилось. Я вытащила телефон и написала отцу: «Брокман здесь! Что делать?» Через минуту мой телефон завибрировал в ответ: «Паникуешь?»

«Все дело в стратегии, – сказала я себе. – Мне просто нужна стратегия».

Я придумала хороший план: оставаясь на вечеринке, соблюдать безопасную дистанцию и репетировать, что бы я могла сказать, если мне хватит смелости.

Но не вышло.

Милан Кундера говорит, что каждое действие – это автопортрет того, кто действует. В этот вечер картина была такова: девушка, прижавшись к стене, явно стараясь быть незаметной, пристально наблюдала из-за угла за мужчиной в панаме. Название картины – «Возьми себя в руки».

Шелдон Глэшоу, Дэвид Гросс, Андрей Линде, Пол Дэвис, Алекс Виленкин и Алан Гут (слева направо) на симпозиуме в университете штата Аризона.

Фото: Д. Фальк.

На следующий день лекции проходили в «Боулдерсе» – шикарном курорте в Скоттсдейле, где среди холмов пустыни Сонора возвышаются огромные гранитные останцы, возраст которых насчитывает двенадцать миллионов лет, и гордые гигантские кактусы-карнегии. Во время перерыва между заседаниями все вышли в холл, где подавали кофе и закуски. Я стояла, болтая с Дэном Фальком, внештатным журналистом, с которым я познакомилась на конференции в Дейвисе, а потом мы еще несколько раз встречались на конференциях по физике. Мы делились впечатлениями о только что прослушанных лекциях и обсуждали, у кого можно было бы взять интервью.