Шея, ключицы… И как только разожмутся челюсти - влажное прикосновение горячего языка.

Зализывает и снова… Мукой. Играя, едва касаясь и тут же прихватывая так, что темнеет перед глазами.

Холодные ладони на моих ребрах, выискивают, нажимают на синяки. Давят на них подушечками пальцев, словно вкручиваясь в плоть, выводя замысловатые круги.

Медленно, словно на старых полароидных снимках, выцветая, проступает боль, слой за слоем, оттенками, кляксами.

Хаотичнее, все больнее. И с каждым прикосновением все острее.

Неправильнее.

Поэтому ломает так сильно, поэтому должно быть мучительно больно.

Потому что причиной всему ненависть.

Горячая, как кровь в венах.

Разрывает напополам, тащит на части, тащит, требует отпихнуть его, схватиться за нож и в то же мгновение с чудовищной силой еще ближе тянет. Забраться под тонкую футболку, оцарапать рельефные мышцы, попробовать его изгиб шеи на вкус.

Все попробовать.

Пальцы сами собой наматывают несколько тонких прядок на фаланги и с силой дергают назад. Негромко рычит, огрызается и уже мне приходится сжать зубы, чтобы позорно не заскулить от сковавшей предплечье кинжально-острой вспышки. Кажется, ощущаю, как из свежей ранки выступают алые капли.

Алое безумие, которое он тут же слизывает, торопливо расстегивая пуговицу на моих джинсах, а справившись с ней, приподнимает было, но, вспомнив об обуви, сдергивает кроссовки. Вниз, к футболке.

Подхватывает под бедро, держусь за его плечи, тянет штаны вниз, высвобождает левую ногу.

Холодом обжигает запястья - все его чертов плащ, все проклятые перчатки.

Плюхаюсь назад, для узкого стола, видно, слишком - скрипит.

Плевать.

За лацканы снова, удержав дистанцию, стянуть плащ, высвободить плечи, отбросить. Поймать правую руку. Дежавю.

Только в этот раз снять обе вместе со стальными браслетами.

Тепло кожи теперь.

Приятно касается груди, шеи. И плевать, что это тепло сжимает мою глотку. Теплый, живой, настоящий.

Черед футболки.

Но перехватывает мою ладонь, сжимает в своей и впервые за все это время, за, кажется, бесконечные минуты охватившего безумия смотрит мне в глаза.

Щурится, а я отчего-то залип на его припухших губах, ярким контрастом на мертвенно-бледной коже.

Влажные… Тянусь к ним, хочу укусить еще раз, еще раз перед тем, как стяну чертову тряпку.

Не позволяет, так и удерживает, и я испытываю досаду и едва ли не детскую обиду.

Совершенно нечестно, так и подмывает сказать это вслух, но боюсь, чертовски боюсь разрушить это наваждение, сотканное из призрачного предвкушения и вполне реальной боли.

Еще раз… Тяну ткань вверх, знаю, что остановит, ударит по кисти или же залепит затрещину, но… нет.

Я ошибся.

Отпускает мои пальцы, и кресты негромко брякают друг о друга, ложатся на его голую грудь.

Такую же белую, как и лицо.

Дыхание перехватывает.

В тусклом свете единственной лампочки отчетливо видны темные росчерки и рваные, словно неумехой нарисованные, шрамы.

Тонкие, едва заметные и широкие, с криво наложенными швами, которые тоже… навсегда остались на его теле.

Пятнами.

В животе не бабочки, а скорее безжалостная рука, наматывающая, словно нити на веретено, мои кишки, вспарывающая брюшину, любовно стаскивает все органы вниз.

Давят.

Как же давят.

Тянусь ближе, лбом прижимаюсь к его плечу, сгорбившись, и, не удержавшись, провожу языком по ближайшему темному росчерку.

Такой плотный.

Хочу осмотреть их все, пальцами, губами, обозначить, покусывая, зализывая… Туман с тяжелым алкогольным привкусом.

Уже на гнилой доске балансируя, едва-едва воспринимая что-то кроме своего хочу, едва понимая, что фоновый шум - это его хриплые, едва различимые стоны.

На выдохе прорываются, просачиваются вместе с воздухом из легких, выдают его… Как и ладонь, которая вне сомнения оставит свой отпечаток на моем бедре.

Касаюсь темного соска, едва, кончиком языка, как он, словно очнувшись, отталкивает меня.

Пощечина в довесок. В висках звенит.

Плевать.

Быстрее уже!

Не одному мне горит.

Стаскивает с меня последнюю мешающую тряпку так же, как и джинсы - только чтоб не мешали, оставив болтаться на уровне колена. Вклинивает свое бедро между моих ног и торопливо возится с ширинкой.

Вот где будет больно, очень и очень больно. Колени сжимаются от предвкушения, сдавливают его бедро.

Так правильно, мне должно быть больно… Должно быть. За все сразу.

Приют, «Бл@стер», Тошима, Кеске… За то, что оказался здесь, за желание подчиниться сильному, за тягу к тебе.

Взгляд.

Зрачки огромные, тонкая багровая окантовка.

Голодный.

Ерзая, двигаюсь на самый край, ладони на твои плечи, сжимая, насколько позволяют дрожащие пальцы.

Жмурюсь, часто-часто облизывая губы… Сейчас… Предвкушение навалилось не хуже раздувшегося мертвяка. Тяжелое, дурно пахнущее концентрированной похотью.

И холодно, так холодно, настолько холодно, что когда член касается внутренней стороны моего бедра, то почти обжигает.

Еще больше хочу.

Поскуливая, ерзая, едва глотая накопившуюся слюну.

Это не я. Себе не принадлежу.

Прикасается к мошонке, нажимает на нее, ведет членом выше, натыкаясь на мою плоть, и плотно обхватывает оба, неторопливо поглаживает, и промедление причиняет ничуть не меньшую боль.

Только внутри грызет, под ребрами, стилетами колет.

Требует.

Требует пасть еще ниже и, уже подобно псине… скулить.

Не сдерживаюсь и, закусив губу, смотрю вниз, смотрю на то, как сжимает, тонкими пальцами оглаживая набухшие вены, а большим то и дело массируя свою головку, сдавливая ее, тут же растирая выступившую смазку.