За пять суток вывезли две тысячи кубов. Последние машины уже черпали радиаторами воду.

— Пора удирать, — сказал Геннадий. — Вот ведь зараза! Не думал, что этот чахоточный ручеек способен на такие дела… Дня через два тут будет веселая жизнь. Но зато я теперь знаю, почем кубометр лиха.

— Самая пора, — кивнул Герасим. — А то как бы нам водички не хлебнуть. Отоспимся и по домам.

В бараке царило благодушие. Все были измучены вконец, выжаты, что называется, до последней капли, но именно потому спать никто не мог. Расшуровали печь, заварили покрепче чай. Володя Шувалов, самый запасливый из ребят, потрошил свой сидор. Последние дни с едой было туго, консервы кончились, хлебали варево из вермишели с маргарином.

— Пять банок! — сказал Володя, вытаскивая тушенку. — Я не вы, голодранцы, берег на черный день. — Налетай!

Демин достал кусок ветчины. У Геннадия каким-то чудом оказалась в мешке баклажанная икра. Стол получился приличный. Тогда Княжанский сделал жест.

— Хлопцы! — сказал он. — За наш доблестный труд всех нас надо наградить орденами и медалями. Но поскольку я такого права не имею, я вас награждаю тем, на что имею право.

Он достал из мешка бутылку спирта.

— Исключительно в медицинских целях. Потому как все мы мокрые до самых кишок. А если Шувалов профорг, так он может и не пить.

Спирта каждому досталось на донышке, но усталость сделала свое дело, и уже через час барак храпел в двенадцать простуженных глоток.

Под утро всех поднял Шувалов. Вода перемыла косу и пошла в долину, плещется возле самой дороги. Надо спешить. Ребята не выспались, двигались в полутьме барака, словно мухи, собирали пожитки. Первым вывел машину Княжанский, за ним пристроился Геннадий. Начал накрапывать дождь. С перевала сорвался ветер и потянул в долину жидкий туман.

Дорога, по которой возили лес, была хорошо укатана, шла галечником, а теперь приходилось выбираться зимником — едва намеченной колеей меж пней и кочек. За Геннадием двигался Демин. Хороший шофер, ничего не скажешь, но до чего равнодушный к машине человек! Геннадию даже отсюда слышно, как стучит у него мотор. Напрасно я все-таки машину ему отдал, думает он. Уходит бедняжку за полгода и снова будет плакаться, что на старье ездит… А Геннадий Русанов из его старухи балерину сделал. Умные руки у Геннадия Русанова.

Княжанский впереди остановился. Геннадий чуть было не налетел на него и вдруг увидел, что дорога перемыта.

Из машин высыпали шоферы. Молча прошли вперед. Каменушка была совсем рядом, мутная, изрытая водоворотами. Уже не только долина, но и весь противоположный берег был залит полностью, вода подошла вплотную к отвесно поднимавшимся там скалам, и повсюду, насколько хватало глаз, из воды торчали одинокие кустики ивы.

— Проскочим? — неуверенно сказал Шувалов. — Как думаешь, Герасим?

Слева тянулась еще не залитая водой узкая полоса торфяника, по которому можно было попытаться проехать, но если там застрянешь — а застрять в этих болотистых местах — раз плюнуть, то машины наверняка погибнут.

— Нет, — сказал Герасим. — Не проскочим.

— Давай я попробую, — вызвался Геннадий. — Полкилометра тут всего, не больше. А вы за мной, если что.

— Ты глянь, Гена, вода на глазах прибывает.

— Рискнем!

— Ну, вот что… Рисковать дома будем, на печке. За людей и технику отвечаю я. По машинам — и разворачиваться… Э! Минутку, ребята… А где Пифагор?

Пифагора не было.

Поминая страшными словами все на земле сущее, вернулись в барак, где на старых мешках из-под взрывчатки спал Тимофей Гуляев, вольный человек без роду и племени, длинный, худой, нескладный, с лоснящейся и серой от грязи кожей… Спал и улыбался во сне, отчего губы его разошлись, наподобие трещины, — так они были сухи и морщинисты.

— Горе ты мое, — как-то беспомощно сказал Герасим. — Околел бы ты, что ли… И себе польза, и людям.

Его растолкали, но он ничего не понимал.

— Думал, уехали… Ты потерпи, начальник. Последний раз потерпи. Ухожу я от вас. Тебе и так за меня горб наломают… Пифагор не пропадет. На Кресты пойду. Только вот собаку я у тебя заберу. Жива собака?

— Жива.

— Вот и хорошо.

Он сгреб мешки и полез на чердак досыпать.

— Смех один, — сказал Демин. — Огарок, можно сказать, не человек, а туда же — любовь завел.

— Чего мелешь? — буркнул Шувалов.

— Ничего не мелю. Он за буфетчицу с Крестов сватался. Вроде даже наладилось у них — деньгами, говорит, тебя завалю, пить брошу, все такое… Потом, когда он этого завмага стукнул, она ему от ворот сделала. Роман, честное слово! Мириться ходил…

— Слушай, Демин, ты что — баба кухонная? — не выдержал Герасим. — До каких пор ребят портить будешь? Чтоб я больше карт не видел в бараке.

— Так ведь я же не на интерес…

— Не на интерес? А это что? — Он ткнул пальцем ему в грудь. — Это чей свитер такой заграничный?

— У Пахомова купил. Не веришь, да? — Демин стал распаляться. — А какое ты имеешь право мне не верить? Ты у Пахомова спроси, он тебе скажет!

— Иди ты!.. — сплюнул Герасим. — Выгоню тебя, и дело с концом.

— За что?

— А за то, что ты мне не нравишься, за это и выгоню.

Демин побелел.

— Руки коротки, Княжанский! Это тебе не старые времена… И вообще, ты бы помалкивал. Из-за тебя сидим тут. Руководитель! Вместо того чтобы спирт распивать, могли бы с вечера уехать.

— Демин! — сказал Шувалов. — Хочешь, я тебе салазки загну?

— Бунт на корабле! — рассмеялся Геннадий. — Пираты жаждут крови, капитана на рею!

— А ты!.. — взорвался вдруг Демин. — Чего хохотальник разеваешь? Зад лижешь — к начальству ближе?

— Ну, братец, кажется, тебе салазками не отделаться, — тихо сказал Геннадий и пошел на Демина. Тот юркнул в дверь.

Все были немного растеряны. За этой неожиданной стычкой угадывались и усталость, и смутное беспокойство — что-то будет? Никто ведь не знал, как повернется дело, и простая отсидка в четырех стенах возле ревущей реки уже завтра могла стать бедой.

День прошел невесело. Пили чай. Есть было почти нечего. Сварили остатки вермишели.

— Сколько можем просидеть?

— Откуда я знаю? Дня три…

— Туго.

Прошел второй день. Третий. Вода не спадала. Над перевалом по-прежнему шли ливни. Собрали по углам консервные банки, выскребли, заправили мукой. Полкило муки и пять консервных банок.

— Почему нас не ищут?

— Дураков искать — время тратить, — сказал Шувалов. — Коли мы такие сознательные, что сами в мышеловку залезли, могли бы и сухариками запастись. Кто там знает, что мы кукуем?

На четвертый день Геннадий проснулся с трудом. Голова кружилась. Все как надо. По науке. Скоро начнутся рези в животе, потом апатия… Есть уже не хотелось — вернее, есть хотелось страшно, но это был не столько физический голод, сколько сознание, что есть надо, иначе просто помрешь.

Бред какой-то, честное слово. Среди бела дня, ни с того ни с сего двенадцать ребят сидят на острове и голодают. «…Но люди не падали духом, не унывали, они мужественно смотрели в лицо опасности и шутили…» — вспомнился Геннадию какой-то репортаж. А мы не шутим. Мы приуныли. Мы не можем решиться сварить суп из сапог…

— Надо уходить через сопки, — сказал Демин. — До Горелой можно вброд дойти, а там пятьдесят километров до Сатынаха.

— Ты дорогу знаешь?

— Дойдем как-нибудь… Не подыхать же здесь!

— Человек может жить без еды три недели, — сказал Шувалов. — И не скули. Дня через два нас хватятся наверняка.

Тогда с чердака слез Пифагор.

— Слушай, начальник, можно на Кресты сходить.

— На ковре-самолете?

— На лодке. Подобрал вчера, прибило… Должно, с прорабства.

— Что же ты молчал?

— Так ведь… Течет лодка. Дырявая. Латать надо.

— Ты, Тимофей, дурья башка! Я старшина второй статьи, понял? Я сто человек, может, в люди вывел на этих самых лодках… Погоди! На Кресты дорога поверху, с той стороны реки, а на скалы нам не вылезти. Круто… Другой дороги я не знаю.