толкнула она вдруг обеими кулачками в грудь Зуева. И довольно грубо.
«Итак, начнем. Взяли. Это я насчет аспирантуры. Через год-два, обязательно — диссертация… Но, учтите, что я лентяйка. На брянском наречии говорят «лежалка», «ляперда» и еще как-то… Услышите синонимы — сообщите… Это с вас взятка за мои хлопоты, которые доставляют мне удовольствие. Все остальное — бескорыстно. В этом-то хоть, надеюсь, ты убедился. Ну-с, так вот… целоваться в письмах не могу ни с кем — только с бабушкой. Пока!
Твоя».
И в письме она была такой же необычной, как в жизни.
7
Знакомство их состоялось в сентябре, по прибытии Зуева в Москву проездом из Германии. На второй или третий день после злополучной встречи с майором Максименковым он от скуки перебирал содержимое своей полевой сумки. Там и наткнулся на бланк со штампом, полученный от «начфина», на поверку оказавшегося чуть ли не академиком. Зуев несколько раз пытался звонить, но телефон все время был занят или не отвечал. Делать было нечего. Да и, в конце концов, он получил ведь разрешение и даже приглашение заходить запросто.
И Зуев пустился в рискованное путешествие по городу на своей трофейной чудо-машине. Лавируя мимо регулировщиц в защитных гимнастерках, уже понемногу сменяемых авантажными орудовцами, или, как их тогда называли сами регулировщицы, «настоящими милиционерами», Зуев благополучно довел своего отмытого от дорожной грязи «зумаша» до Калужской улицы. Поднявшись на лифте, он позвонил в указанную на бланке квартиру. Дверь открыли, и после приглашения войти он остановился у вешалки, собираясь повесить на крючок только что приобретенную шикарную военторговскую фуражку. Но это ему не удалось: совсем близко возле его уха раздался тихий, изумленный шепоток:
— Как? Это вы? Вы? Как же вам удалось… без адреса? Не зная даже, как меня зовут?.. — Зуев повернул голову, и военторговский головной убор упал, щелкнув твердым блестящим козырьком по натертому паркету. Лицом к лицу перед ним стояла та самая девушка из веселой компании, качавшей его на Красной площади в День Победы. Зуев невольно схватил себя за ухо, где, казалось, до сих пор должен был остаться след от прикуса маленьких зубов, и, опомнившись, тихо провел ладонью по щеке.
— Найденыш!.. — прошептала она.
— Простите… профессор… Нет, простите академик Башкирцев вернулся? — заикаясь от неожиданности, залепетал Зуев, тыча ей в руки как оправдание листок со штампом. Но в то же время он не мог оторвать взгляда от ее смеющихся, радостных глаз.
— Отец? Ах, так вы к нему? Забавно все-таки!..
— Так он — отец ваш? Он вернулся? Мы в Германии встречались с ним однажды…
— Из Германии — да. С лекции — нет. Да и вообще, он так занят сейчас, — раньше Зуева оправившись от смущения, говорила она. Еще через несколько минут она уже спокойно и даже чуть-чуть развязно оглядывала Зуева с головы до ног. — Но, может быть, теперь, когда война уже окончена, у победителей найдется времени побольше, чем у наших ученых родителей? Заходите. Тем более, что мы с вами тоже встречались… однажды…
Зуев все еще не знал, как держать себя. Он не хотел теперь стеснять девушку, тогда, после патриотического поцелуя, так мило и грациозно смутившуюся.
Вошли в гостиную. По его мнению, она была обставлена довольно шикарно. Сели и добрую минуту молча смотрели друг на друга, а затем вдруг весело расхохотались.
Так и состоялось их второе знакомство в Москве. Она встала, притворно чопорно подала руку, назвав себя Инной, и тут же смело и непринужденно учинила ему беглый допрос, примерно анкетного содержания.
Потом стали просто болтать. Прошло часа полтора-два.
Вернулся профессор с глазами филина. Зуев с трудом узнал его в шикарном штатском костюме с замысловатой искрой.
Башкирцев, кажется, был обрадован. Он поспешно поблагодарил Зуева за то, что тот не забыл заглянуть, как он выразился, на его «московский огонек».
— Понимаешь, дочурка, это тот самый мой попутчик, так кстати выручивший меня при спешной командировке в Дрезден. — И, уже обращаясь к Зуеву, с искренним сожалением сказал: — Только здесь вряд ли нам удастся, коллега, от души пофилософствовать. Кутерьма!
Он с извинением развел руками и отошел к телефонному столику.
— Моя ученая рыжая белочка беспрерывно вертит свою московскую карусель, — ласково поглаживая отца по щеке, задумчиво говорила Инночка Башкирцева, стоя у телефонного столика и помогая отцу набрать номер.
— Да, да, — спохватился профессор, — ты возьми шефство над ним, Инок. — И он, рассеянно целуя подушечки пальцев дочери, присел возле телефонного столика и положил трубку на рычаг.
— Занято? — спросила Инна.
Башкирцев поднял брови, словно не понимая ее вопроса, посмотрел на трубку, снял ее и повертел в руках.
Инночка улыбнулась, легко щелкнула отца по носу и снова набрала нужный номер.
Она оказалась не только заботливым секретарем рассеянного ученого, но и умелой и расторопной хозяйкой. Зуева пригласили выпить кофе.
Прислушиваясь к милой болтовне дочери, отец уловил вдруг, что она раньше была знакома с Зуевым. Немножко нахмурившись, он спросил:
— Знакомы?
— Давно, — смело глядя отцу в глаза, ответила Инна.
— Удивительно, — пробормотал Башкирцев, снова роясь в телефонном алфавите. Но, увидев нахмуренный лоб Инны, заторопившись, сказал: — Ну, ну, ладно…
— Мир тесен, и люди в нем толкают друг друга локтями, — неожиданно резонерски ответила Инна, разглаживая отцовские брови.
«Как студиозы в общежитии. А вообще, похоже — друзья», — подумал Зуев.
Инна сама вызвалась провожать капитана.
Их сближение наступило быстро, как летний дождь. Чистые и доверчивые люди, они не могли относиться к любви с хитрыми уловками, предосторожностями и подозрениями, которые всегда сопровождают любовь грубую и коварную. У них она была естественной и даже не называлась своим именем, так как в ней не было никакого расчета, требующего в первую очередь словесных обозначений.
Вышедшие на простор войны в самом юном своем цветении, они не успели познать любовь в свое время. И в этом ненасытная война требовала от людей жертв.
Их поколение походило на цветущий яблоневый сад, над которым пронесся страшный ураган. И что же удивительного, что еще одна яблонька со срубленной снарядом кроной попалась на пути Зуева почти испепеленная. Но корни сохранили жизнь, и вот из спящей почки бурно вырвался и понесся навстречу лучу солнца молодой зеленый побег… И зацвел… Зуев прижался к нему обветренным лицом фронтовика, вдыхая аромат этого цветения.
Инна шла ему навстречу просто. А он не раз задумывался, когда еще в ушах звучали только что прошелестевшие слова, стоны и вздохи: «Чувство? Да есть ли оно на самом деле?» Но стоило повернуть голову, увидеть радостное лицо, а на нем печальные-печальные глаза и взять тихие, ласковые руки, положить их себе на плечи, обвить ими свою шею — и получалось, что это и есть любовь, но какая-то внезапная, неожиданная, быстрая, как стенограмма, которую еще надо расшифровать. И поэтому, может быть, еще более человечная…
Они ни разу не почувствовали себя неловко наедине друг с другом. Вероятно, потому, что никогда не навязывали себя один другому. Это была любовь без обязательств, без обещаний.
Зуев, вернувшийся с войны, уже знал женщин. Но сейчас он понял, что ничего еще по-настоящему не познал в любви… Он больше слышал и читал, каковы бывают отношения людей в интимной жизни… Горы литературы, написанные о ней, так и не выяснили и по сей день, каковы же они должны быть. Где-то он вычитал, что женщина почти всегда — деспот и собственник в своем чувстве, которое по закону естества почти всегда лишь порог к дому, к семье, к гнезду с его заботами. Здесь же ничего подобного не было… «А может быть, просто искусно притворяется, играет?..» Инна ничем не сковывала его волю… и ничего не скрывала… Он платил ей тем же… Они ни разу не объяснились всерьез, ни разу не пытались увидеть свои отношения в будущем…
