Женщины потащили Сыци за собой. Баоюй, опасаясь сплетен, ничего больше не сказал, а когда женщины отошли на почтительное расстояние, гневно крикнул:

– Замужние женщины хуже мужчин! Убить их мало!

Дежурившие у садовых ворот рассмеялись:

– По-вашему, только девушки хороши, а стоит им выйти замуж, сразу портятся?

– А что, разве не так?! – вспыхнул Баоюй.

Тут подошли старухи и сказали:

– В сад пожаловала госпожа Ван проверять служанок. Жене старшего брата Цинвэнь велено забрать девчонку домой… Амитаба!.. Всем станет легче, когда выпроводят эту ведьму!

Едва Баоюй услышал, что госпожа Ван пришла проверять служанок, как сразу понял, что с Цинвэнь придется расстаться, и помчался домой.

Во дворе Наслаждения пурпуром собралась целая толпа. Госпожа Ван была так разгневана, что даже не заметила появления сына.

Цинвэнь, у которой уже несколько дней не было ни крошки во рту, неумытую, непричесанную, стащили с кана. Она настолько ослабела, что приходилось вести ее под руки.

– Вышвырните отсюда эту дрянь, – распорядилась госпожа Ван. – Пусть идет в чем есть. А одежду ее раздайте хорошим служанкам!

Затем госпожа Ван приказала вызвать служанок, которые прислуживали Баоюю, и стала по очереди их разглядывать.

Госпожа Ван больше всего боялась, как бы служанки не научили Баоюя чему-нибудь дурному, поэтому решила проверить всех, начиная от Сижэнь и кончая девочками для черной работы.

– Кто из вас родился в тот же день, что и Баоюй? – спросила она.

Никто не отозвался. Тогда вперед выступила одна из старых мамок и доложила:

– Служанка Хуэйсян, которую еще зовут Сыэр.

Госпожа Ван подозвала девочку и внимательно ее оглядела. По красоте Сыэр не шла ни в какое сравнение с Цинвэнь, но была свежа, миловидна, умна, с изысканными манерами, да и одета не так, как другие служанки.

– Еще одна бесстыжая тварь! – усмехнулась госпожа Ван. – Это ты говорила: «Тем, кто родился в один день, суждено стать мужем и женой»? Думаешь, мне ничего не известно! Знай же! Глаза и уши мои здесь постоянно! Неужто я вам позволю совращать моего единственного сына?!

Сыэр и в самом деле говорила об этом Баоюю и теперь, вспомнив, покраснела, опустила голову и заплакала.

– Позовите родственников этой девчонки, пусть заберут ее и выдадут замуж, – распорядилась госпожа Ван. – А Фангуань где?

Подошла Фангуань.

– Эти певички настоящие распутницы! – крикнула госпожа Ван. – Предлагали же всем вам разъехаться по домам – не захотели! Так хоть бы вели себя попристойней! А то ведь подбивают Баоюя на дурные поступки!

– Я ни на что его не подбивала! – набравшись смелости, возразила Фангуань.

– Еще перечишь! – усмехнулась госпожа Ван. – Да что говорить, ты своей приемной матери житья не даешь! Позовите ее приемную мать, пусть возьмет эту дрянь и подыщет ей жениха! И вещи ее пусть забирает!

Всех девочек-актрис, которых в свое время отдали в услужение барышням, велено было выдать замуж.

Приемные матери не замедлили явиться, поблагодарили госпожу Ван, низко ей поклонились и, очень довольные, увели девочек.

После этого госпожа Ван тщательно осмотрела вещи Баоюя. Все, что показалось ей хоть сколько-нибудь подозрительным, она приказала отложить, чтобы потом унести к себе.

– Теперь все в порядке, – промолвила наконец госпожа Ван, – по крайней мере не будет сплетен… Вы тоже будьте осторожны! – приказала она Сижэнь и Шэюэ. – Если еще что-нибудь случится, не прощу! Обыск был, и в этом году я вас больше тревожить не буду, но на будущий год выгоню всех, чтобы почище здесь стало!

Чай госпожа Ван пить не стала и в сопровождении нескольких женщин отправилась проверять остальных служанок.

Но не будем забегать вперед и обратимся к Баоюю. Сначала он думал, что госпожа Ван просто пришла проверить служанок. Но когда понял, что матери известны все его задушевные беседы со служанками, и увидел, как она разгневалась, ни слова не посмел сказать, не то что заступиться за девушек. Ему оставалось лишь печалиться и проклинать себя за то, что нельзя умереть сейчас же, на глазах у всех. Баоюй пошел проводить мать, и, когда они достигли беседки Струящихся ароматов, госпожа Ван строго наказала:

– Хорошенько учись! Погоди, я до тебя доберусь!

По дороге домой Баоюй размышлял:

«Кто же это проболтался? Откуда матери известны наши разговоры? Никто из посторонних у нас не бывает…»

Сижэнь он застал в слезах, да и сам не сдержался, бросился на кровать и разразился рыданиями. Ведь прогнали его лучшую служанку!

Сижэнь принялась его утешать:

– Что пользы плакать! Послушай лучше меня! Цинвэнь побудет несколько дней дома, отдохнет. А там, глядишь, гнев госпожи утихнет и ты попросишь старую госпожу вернуть девочку. Кто-то оговорил Цинвэнь, и госпожа обошлась с ней слишком уж круто.

– Понять не могу! – вскричал Баоюй. – Какое преступление совершила Цинвэнь?

– Девочка хороша собой, – сказала Сижэнь, – вот госпожа и считает ее легкомысленной! Как будто красивые девушки не бывают серьезными. Госпожа чувствовала бы себя спокойнее, если бы все твои служанки были как я, грубые и неуклюжие.

– Но разве тебе неизвестно, что среди красавиц древности было много серьезных и скромных?.. Не о том речь! Никак в толк не возьму, каким образом матушка узнала о наших разговорах?

– Ты очень неосторожен! – промолвила Сижэнь. – Как разойдешься, все что попало болтаешь! Я тебе знаки тайком подаю замолчать, все видят – а ты нет!

– Но почему тогда госпожа не выгнала ни тебя, ни Шэюэ, ни Цювэнь? – не унимался Баоюй.

Сижэнь долго молчала, не зная, что ответить, потом наконец сказала:

– И в самом деле! Как это о нас госпожа забыла? Ведь мы тоже частенько невесть что болтаем. Просто она занята сейчас другими делами, а как только освободится, наверняка постарается выгнать нас вон.

– За что же тебя выгонять? Ты девушка добродетельная, всех служанок уму-разуму учишь! – возразил Баоюй. – Вот Фангуань, та сверх меры дерзка, вечно всех задирает, так что сама во всем виновата. Сыэр из-за меня пострадала! Все началось с того, что в прошлом году, когда мы с тобой поссорились, я позвал Сыэр прислуживать в комнатах и по-доброму к ней относился. Сыэр стали завидовать. Как это часто бывает, боялись, что она займет чье-нибудь место. Вот и оговорили ее. Тут дело ясное! Но Цинвэнь!.. Ведь она на равном с тобой положении, с детства прислуживала старой госпоже, но никогда никому не перебежала дорогу, никого не обидела, хоть и бойка на язык. Ты, видно, права – вся беда в том, что Цинвэнь слишком красива!

Баоюй снова залился слезами.

Но Сижэнь больше не утешала его. Девушке показалось, что в оговоре Баоюй подозревает ее, и она со вздохом сказала:

– Небу все ведомо! А плакать сейчас бесполезно. Все равно не узнаешь, кто насплетничал госпоже Ван!

– Цинвэнь с детства растили как орхидею, – печально улыбнулся Баоюй. – А когда расцвела, бросили свиньям! Обиженную, больную, сироту отдали брату пьянице! Да ей и месяца там не прожить!

При этой мысли Баоюю стало еще тяжелее.

– Ты из тех, кто, как говорится, «чиновнику костер позволяет развести, а простолюдину лампу запрещает зажечь»! – улыбнулась Сижэнь. – Постоянно твердишь, что ненароком вырвавшееся слово может накликать беду. А сам что сейчас говоришь?!

– Ничего особенного, – ответил Баоюй, – нынешней весной было предзнаменование…

– Какое предзнаменование?

– На райской яблоньке ни с того ни с сего засохла половина цветов, – пояснил Баоюй. – Я сразу понял, что это – к несчастью. Вот оно и случилось с Цинвэнь.

– Может, и не следовало мне этого говорить, – засмеялась Сижэнь, – но ты суеверен, как старая бабка. А еще ученый! Книги читаешь!

– Ничего ты не понимаешь, – вздохнул Баоюй. – Травы, деревья и вообще все живое в Поднебесной обладает, как и человек, чувствами и разумом и способно посыпать нам знамения. Взять к примеру можжевеловые деревья перед храмом Кун-цзы и траву-тысячелистник на его могиле, кипарисы перед кумирней Чжугэ Ляна[213], сосны на могиле Юэ Фэя[214]… Все они наделены душой и от времени не старятся. Когда грядет смута, они засыхают, когда воцаряется спокойствие, вновь расцветают. Так повторяется из века в век. Разве это не предзнаменование? Разве гортензии у беседки Шэньсян, построенной в честь Ян-гуйфэй, или вечнозеленые травы на могиле Ван Чжаоцзюнь не посылают нам знамений?.. Так же и наша яблонька.