Ответ Гобсона был дьявольски прост. Существовал лишь один способ использовать накопления обеспеченных людей, не подвергая местный рынок угрозе затопления товарами: инвестировать деньги за рубеж.
Именно это и послужило толчком к развитию империализма. Империализм, писал Гобсон, «есть попытка хозяев промышленности расширить канал, по которому текут к ним сверхприбыли, заставив зарубежные рынки и инвестиции в другие земли поглотить те товары и капиталы, что они не в состоянии использовать дома».[176]
Итог выходит весьма плачевный. Не стоит и говорить, что перекачивание излишнего богатства за рубеж не является привилегией конкретного государства. В этом смысле все страны мира сидят в одной лодке. Как следствие – начинается бескомпромиссная борьба за раздел мира, когда каждая нация старается захватить для своих инвесторов самые богатые и многообещающие рынки. Таким образом Африка превращается в огромный рынок (и источник дешевого сырья) и лакомый кусок для капиталистов из Англии, Германии, Италии и Бельгии; Азия же становится жирным куском пирога, который не прочь проглотить японцы, русские и голландцы. Усилия английской промышленности сосредотачиваются на Индии, а Китай становится своего рода «Индией» для Японии.
Неизбежное следствие империалистической политики – война, и приближают ее не отчаянные вылазки храбрецов, не те или иные трагические события, но грязная конкуренция капиталистических стран за прилавки для своей продукции. Трудно вообразить более неприглядный повод для кровопролития.
Что и говорить, эта теория борьбы и жестокости не снискала одобрения представителей официальной экономики. Говорили, что в голове у Гобсона «экономика безнадежно спутана с другими вещами». Ну а постольку, поскольку те самые «другие вещи» с трудом вписывались в картину мира, построенного на погоне за счастьем, более «правильные» экономисты относились к теории империализма лишь как к проявлению плохого воспитания ее автора. Да и как еще относиться к человеку, чьи экономические изыскания шли вразрез с такими незыблемыми ценностями нашего общества, как милосердие и расчетливость?
Доктрину подчеркнуто обходили стороной те, кто мог бы подвергнуть ее осмысленному, пусть и немного критическому рассмотрению, но она тут же пришлась по душе другим обитателям подполья – марксистам. В конце концов, авторство не принадлежит Гобсону в полной мере; до него на эту тему рассуждал немецкий экономист по фамилии Родбертус,[177] а также пламенная немецкая революционерка Роза Люксембург. И все же его анализ выглядел более всеохватным и отличался глубиной, так что он был инкорпорирован в марксистскую доктрину не кем иным, как ведущим теоретиком этой группы – российским эмигрантом Владимиром Ильичом Ульяновым, также известным как Ленин.
Крещение марксистским огнем не могло не сказаться на самой теории. Гобсона интересовали причины, по которым капиталистические страны бросились осваивать колонии после продолжительного периода безразличия к ним. Его теория империализма не была догматом и тем более точным предсказанием абсолютно неизбежной войны. Скорее автор надеялся, что соперники-империалисты рано или поздно договорятся между собой и заживут мирно, следуя формуле «живи и дай жить другим».
Стоило ей примерить марксистское одеяние, как теория мгновенно стала более зловещей, а ее последствия – неотвратимыми. Империализм не просто стал одним из важнейших кирпичей в экономическом здании марксизма, но и претерпел существенные изменения. Теория расширялась и углублялась до тех пор, пока не смогла дать ответы на все вопросы, вставшие на поздних стадиях капитализма. Ответы эти были очень страшными.
Империализм, будучи высшей стадией развития капитализма, значительно увеличивает производительные силы мировой экономики, лепит весь мир по своему образу и подобию и вовлекает все колонии, народы и расы в сферу эксплуатации финансового капитализма. В то же самое время концентрация капитала приводит к распространению разложения и дегенерации… Выдавливая из миллионов рабочих и крестьян колониальных земель огромные сверхприбыли, империализм прибавляет их к своему несметному состоянию. В процессе этого империализм готовит почву для паразитического, разлагающегося строя рантье, а также создает целую прослойку паразитов, которые живут тем, что стригут купоны. Империалистическая эпоха, завершающая процесс создания материальных предпосылок социализма (концентрация средств производства, социализация труда в гигантских масштабах, усиление организаций рабочих), в то же самое время усугубляет разногласия между «Великим державами» и провоцирует войны, итогом которых будет падение всей мировой экономики. Империализм – это разрушающийся, умирающий капитализм. Это последняя стадия капиталистического развития, это заря мировой социалистической революции.[178]
Автор этого текста – не кто иной, как Бухарин, повод для написания – конгресс Третьего интернационала в 1928 году. Если не обращать внимания на детали, в этих словах отчетливо слышится голос Ленина. Что куда печальнее, именно ленинские концепции разрушающего и разрушаемого капитализма, внутренне порочного и хищного по отношению к внешнему миру, использовались Советским Союзом для объяснения мира, в котором мы жили вплоть до его развала.
Нет никакого сомнения, что империализм абсолютно реален. Любой человек, знакомый с историей конца XIX – начала xx века, едва ли не знает, что череда неразрешимых противоречий и войн была спровоцирована именно разграблениями, территориальными расширениями и агрессивным колониализмом. И хотя сейчас уже немодно рассматривать Первую мировую войну как «исключительно» империалистский конфликт, совершенно очевидно, что соперничество империй сделало очень много для ее приближения.
Завоевания и колонизация начались еще в эпоху египетских фараонов. Как убедительно показали советские вторжения в Венгрию, Чехословакию и Афганистан, они будут продолжаться, даже если агрессию нельзя объяснить амбициями капиталистов. Экономическую теорию империализма интересует вот что: изменяются ли причины, толкающие страны к завоеваниям, во времени? Отличается ли в этом смысле сегодняшняя ситуация от той, что существовала полвека назад, и стоит ли ждать перемен в будущем? Желание королевской династии расширить свое могущество понять нетрудно. Империализм предлагает нам задуматься о том, не приведут ли к тем же результатам безличные силы рыночной экономики.
Апологеты колониальной системы уверяли, что такое невозможно. В 1868 году сам Бисмарк писал: «Все те преимущества, о которых говорили раньше, оказались по большей части иллюзорными. Англия уже сворачивает свою колониальную политику, поскольку находит ее слишком дорогостоящей».[179] Другие защитники системы вторили знаменитому немцу. Они отмечали, что колонии «давали недостаточно»; что великие страны занимались колонизацией не по доброй воле, но лишь выполняли свою миссию распространения цивилизации во все уголки нашей планеты; что колонии оставались в большем выигрыше, чем метрополии, и так далее.
Они сильно заблуждались. Да, отдельные колонии и правда не приносили выгоды – в 1865 году парламентский комитет даже рекомендовал Британии покинуть все свои заморские владения за исключением территорий на западном берегу Африки на том основании, что они были неприбыльными предприятиями. Пусть все колонии не приносили прибыли, некоторые из них были баснословно богатыми. Так, в лучшее время чайные плантации на Цейлоне позволяли владельцу капитала уже через год возвращать себе половину вложенных средств. Точно так же, хотя вовсе не все отрасли промышленности выигрывали от наличия зарубежных рынков, несколько очень важных отраслей вряд ли могли бы без них существовать – классическим примером тому является зависимость английской хлопковой промышленности от Индии. Для всей Англии в целом инвестиции за рубеж были очень и очень выгодным вложением сбережений: между 1870 и 1914 годами около половины всех английских накоплений отправились за рубеж, а поток выплат и процентного дохода от этих вложений составлял десятую часть английского национального дохода.[180]
